Иэн Бэнкс. По ту сторону тьмы
Посвящается Дэйву МакКартни
ПРОЛОГ
Она прижалась щекой к деревянному подоконнику. Дерево было холодным, пахучим и блестящим. Шер встала коленками на сиденье. Оно тоже пахло, но по-другому. Широкое сиденье, красное, как закатное солнце, с маленькими пуговицами. От пуговиц разбегались глубокие морщины; из-за этого сиденье походило на животик со множеством пупков. За окном висела хмарь, и в вагончике фуникулера горел свет. Внизу, на крутых горных склонах, виднелись фигурки лыжников. Лицо Шер отражалось в стекле, и она принялась корчить самой себе рожи. Вскоре отражение помутнело. Она протерла стекло ладонью. Кто-то помахал ей из другого вагончика, скользившего мимо к подножию холма, но она не ответила. Белые деревья и холмы за окном медленно покачивались — взад-вперед, взад-вперед.
Вагончик тихо скользил, поднимаясь к слоям облаков. Деревья и горнолыжные спуски сверкали первозданной белизной: недавний снегопад и всю ночь простоявший в долине морозный туман укрыли ветви и стволы хрустящим одеялом. Лыжники выписывали на выпуклой чистой странице холма огромные голубые буквы. Мать взглянула на дочку. Та, забравшись с ногами на сиденье, смотрела в окно. Отделанный мехом лыжный костюм девочки был кричаще-розового цвета; перчатки, свисающие на резинках из рукавов, — невыносимо лилового, а маленькие ботинки — ярко-оранжевого. Неважное сочетание, особенно для Фрелля — самого, по общему мнению, фешенебельного курорта Северной Калтаспии. Но она подозревала, что цвет лыжной экипировки, которую дочь выбирала сама, гораздо меньше повредит психике ребенка, чем материнские крики, раздражение и запреты. Девочка, насупившись, уткнулась в окно. Недоумевая, почему так нахмурилась дочь, женщина повернула голову и метрах в двадцати заметила едущий вниз вагончик. Она протянула руку, откинула со лба ребенка несколько упавших на глаза черных кудряшек, но девочка, казалось, даже не заметила этого. Слишком серьезное лицо для такой малышки. Женщина улыбнулась, увидев себя в этом возрасте. Она хорошо помнила себя в пять лет, могла вспомнить и в три года, но смутно, отрывочно — редкие вспышки света среди тьмы забвения. Но вот пять лет — совсем другое дело. День рождения и фейерверк над озером. Как ей хотелось в те дни стать взрослой, поздно вставать и бегать на танцы! Невыносимо было чувствовать себя маленькой, вечно делать то, что велят взрослые, чью манеру все скрывать или недоговаривать она ненавидела. А какие глупости они говорили, например: «Это лучшие дни твоей жизни». Временами казалось, что взрослые вообще не соображают, о чем говорят. Только став взрослым и взвалив на себя груз неизбежных забот и обязанностей, начинаешь ценить глубочайшее детское неведение (которое взрослые зовут невинностью) и, забывая свои собственные ощущения, видишь окруженных заботой пленников свободными. Обычная история, считала она, однако ничуть не менее печальная из-за своей обыденности. Нечто вроде первородного греха — каждый проходит через это, несмотря на весь опыт предыдущих поколений. А тебе удалось избежать этого греха? Она так старалась не повторять ошибок своих родителей. Но иногда, браня дочку, она слушала себя со стороны и думала: моя мать говорила точно так же. Вот у мужа такого не бывает. Но ведь он воспитывался совсем по-другому, а сейчас не так занимается воспитанием ребенка. Ох уж эти старые семьи… Ее семья была богатой, влиятельной и, по всей вероятности, не без придури, но никогда не отличалась упрямой эксцентричностью, свойственной семье Криффа. Взглянув на экран наручного компьютера, она уменьшила подогрев в ботинках, которые стали теплыми и уютными. Уже полдень. Крифф, наверное, только что проснулся и звонит, чтоб подавали завтрак. Дворецкий сообщает ему последние новости, а лакей предлагает выбрать костюм на сегодняшний день. |
