Конечно, он мог найти некоторое утешение в том, как ловко подсунул Хаконссонам разбавленное пиво, которое свалило с ног их всех поголовно, но ведь это всего лишь ребяческая шалость, и ничего мужественного в ней не было. Эх, вот бы жить в те времена, когда все герои ходили с мечами у пояса и могли вызвать друг друга на поединок, если считали, что их честь задета! О, тогда он, Халли, ходил бы с высоко поднятой головой! Ну, достаточно высоко поднятой, во всяком случае. И тогда, если бы Хорд с Олавом решились оспаривать величие его Дома, он бы выставил их за порог в два счета!

В полудреме он видел себя в другом мире. В его руке сверкал меч, и Хаконссоны вопили от страха. А Ауд улыбалась ему. И троввы на горе готовились обратиться в бегство.

От мыслей о геройских подвигах ему сделалось уютно и тепло. Халли уснул.

Над головой висело темное небо. Где-то поблизости была опасность; Халли вертелся на месте, озираясь по сторонам, но источник угрозы все время оказывался позади него, а меча нигде не было. Его поиски становились все отчаяннее. Наконец он вскрикнул и проснулся. Оказалось, что он ухитрился вытряхнуть из своего тюфяка половину соломы и вдобавок запутался в одеяле, как кролик в силках.

Он немного полежал, пытаясь припомнить свой сон и понять его значение. Но прямо сейчас чувствовал только жуткую головную боль и потребность помочиться. Тут ничего особенного не было: он всегда себя так чувствовал, когда перебирал пива.

В окне виднелся слабый свет. Халли медленно, с трудом встал с постели.

Проклятый горшок куда-то запропастился. Должно быть, Катла забрала его, чтобы вылить, и забыла принести обратно. Нужник был во дворе, за чертогом, и Халли поплелся через заднюю дверь, чтобы пройти туда. Время было еще очень раннее: небо едва начинало светлеть и все вокруг было неподвижно, глухо и затянуто серым туманом. Босые нога Халли негромко шлепали по древним троввским камням; на траве, пробившейся между плит, лежала холодная роса. Предутренний ветерок холодил ноги и забирался под ночную рубашку.

Дело, которое привело его в нужник, заняло немало времени, и струя напомнила ему грозные весенние потоки. Однако, управившись с этим, Халли почувствовал себя куда лучше, хотя голова болела по-прежнему.

Протискиваясь мимо двери, что вела во двор, он услышал голоса, доносящиеся из конюшни.

Говорили сравнительно тихо, и слов было не разобрать, но тон голосов показался Халли довольно злобным. Оттуда, где он находился, были видны лишь распахнутые двери конюшни, но не то, что происходит внутри. Разговор продолжался: трое людей спорили, перебивали друг друга. Кроме голосов из конюшни доносились и другие звуки: звон сбруи, цоканье копыт, наводившие на мысль, что кто-то запрягает лошадей.

Халли задумчиво почесал в затылке. Потом бесшумно пересек двор, взгромоздился на перевернутую бочку для воды, стоявшую у стены конюшни, нашел выпавший сучок в стене и через дырочку заглянул внутрь.

Рагнар Хаконссон, закутанный в плащ и полностью готовый в дорогу, восседал на красивой серой кобыле. Лицо у Рагнара было вытянутым и напряженным: видимо, он все еще чувствовал себя неважно. Он по очереди смотрел на троих мужчин, которые стояли в глубине конюшни.

Мужчин освещал, во-первых, утренний свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатой стене, так что казалось, будто в них вонзается добрый десяток серых, призрачных копий; во-вторых, бледное сияние двух фонарей, один из которых стоял на соломе у ближайшего денника, а другой болтался в руке у Олава Хаконссона. Они с Хордом готовились к отъезду; их лошади, красивые, более стройные и изящные, чем низкорослые кобылки из верхней долины, стояли оседланные и взнузданные и тихо жевали овес, насыпанный в торбы. Хорд небрежно держал их под уздцы. Они с Олавом были одеты в дорожные плащи, застегнутые под самое горло для защиты от утреннего холода; сапоги у них были начищены до блеска. Как и за обедом, с первого взгляда становилось ясно, что это богатые и важные господа.