Глава 2

Он несколько часов смотрел в потолок, стиснув руки на животе. У него першило в горле. Он так кричал на санитаров, что сорвал голос, а когда это не помогло, принялся напевать себе под нос в попытке справиться с тревогой. Теперь он затих. Кончики его пальцев настолько заледенели, что Рики начал опасаться, что от холода они станут хрупкими. А потом отломятся.

Холод охватил его, едва они вошли в двери клиники, и это стало первым предостережением. Двор, окружавший Бруклин, был красивым и ухоженным. Лишь прочная черная ограда напоминала о том, что возможность приходить и уходить по собственному усмотрению зависит от статуса пациента или его родителей. Коричневые кирпичные здания – темные, старые, напоминающие колледж, – контрастируя с расположенной рядом клиникой, образовывали подкову. Молодые люди, небрежно одетые в свитера и вельветовые брюки, бродили из здания в здание. Позже Рики узнал, что это студенты, готовящиеся к отъезду на каникулы.

В отличие от этих старых зданий, Бруклин был белоснежным. И чистым. Даже трава была подстрижена идеально ровно. Рики шел по ней, и она казалась ему ненастоящей. Он хорошо запомнил это ощущение. А в саду были пациенты. Сгорбив спины, они обрывали головки увядших цветов и подстригали изгороди под наблюдением санитаров в отутюженных униформах.

Все выглядело идеальным, как на картинке, пока ты не переступал порог и холод не пронзал тебя подобно электрическому разряду.

Несмотря на сонливость, Рики был уверен, что не сможет и глаз сомкнуть в этом месте, даже если в него засадят шприц с очередной порцией успокоительного. Отдых в этих стенах казался чем то нереальным. Он проваливался в сон и снова вскидывался в полной уверенности, что кто то стоит за дверью и подслушивает. Его тревожный сон был прерван воплем посреди ночи (по крайней мере, ему показалось, что это было ночью – в камере с плотно закрытыми окнами судить об этом было сложно).

Он с усилием сел на кровати, преодолевая тяжесть в словно свинцом налитых конечностях. Вопль повторился, а затем раздался еще раз, окончательно его разбудив. Рики встал и, волоча ноги, направился к двери. Он прижался к ледяной поверхности и, медленно скользнув ладонью вниз, стиснул пальцами ручку, с изумлением ощутив, как она подалась под едва ощутимым нажимом. Этого не могло быть. Никто не позволил бы ему бродить по коридорам Бруклина в одиночестве. Прием, оказанный ему мускулистыми санитарами, ясно дал понять, чего следует ожидать от этого места. Неужели санитары допустили оплошность, забыв его запереть? В коридоре было темно и тихо. Не было видно ни медсестер, ни санитаров, ни других пациентов. Не было вообще ни малейших признаков жизни, не считая гула, напоминающего медленное и тихое биение огромного сердца, который он ощущал ступнями. Возможно, это ворчали, уподобляясь древнему дремлющему зверю, трубы старой системы отопления. Корень здания. Его сердцевина. Живое, бьющееся сердце клиники.

Рики зашлепал по коридору к лестнице, ощущая замерзшими босыми ногами холодный как лед пол. Молочно белый свет заполнил пространство, озарив лестницу, по которой он спустился на площадку первого этажа. Ритмичный стук сердца манил, и Рики пошел на зов. На самом деле он не чувствовал себя в безопасности. Но он бросал вызов тем, в чьей власти оказался. Что они могут ему сделать? Вышвырнуть прочь? Он не виноват в том, что эти идиоты не заперли дверь.

А еще – и ему самому это казалось странным – низкое бам ба бам сердца клиники придавало смелости. Этот стук его почти успокаивал.

И только когда он дошел до вестибюля, все страхи вернулись. Лишь несколько часов назад он сидел здесь, глядя, как Бутч заполняет бумаги. Мама плакала. «Ты не будешь по мне скучать?» – прошептал он, по детски широко распахнув глаза.