После гомона толпы и яркого освещения верхняя галерея дворца казалась погруженной в глубокий сон. Передо мной открылся наполненный безмолвием и теряющийся в полумраке выстланный плитками коридор; через высокие окна цвета синей ночи, распахнутые на лагуну, вверх от близкой воды поднимались и шевелились на каменных сводах, словно слабый шепот света, лунные петельки. Я прислонился на мгновение к одному из переплетов распахнутого окна. Ночь была спокойная и казалась освещенной поднятой вверх лампой. Передо мной в едва заметной дали тонкий, как каемка, белый гребень волн, обрушивающихся на бар, указывал на проход в лагуны. Слабое колебание отражений на стенах, перекрещивающиеся тут и там светлые дорожки на воде, напряженная тишина в спящем темном туннеле, проложенном в глубоком и непонятном месиве, напоминали мне ночь на «Грозном» и вызывали у меня ассоциации с приготовлениями к отплытию, с плаванием в полном мраке при потушенных огнях. Дворец бодрствовал подле задремавшей в ночи Мареммы. Далеко-далеко на дороге катилась, словно крошечная звезда, машина Марино, пересекая из конца в конец пустынную ночь, которая давала глазам простор. Шумы в городе уже смолкли, и Бельсенца уже подходил к своему нездоровому жилью. Я улыбнулся, вспомнив, с каким двусмысленным смущением он указал мне на дворец как на источник смутных слухов; я вспомнил про ироническое обещание, данное мне Ванессой в Адмиралтействе, и нервным движением руки толкнул дверь ее покоев.

Просторные покои Ванессы занимали ту часть дворцового крыла, что глядела на море. Они состояли из одной-единственной огромной залы с голыми стенами, которую через раскрытые окна с трех сторон наполнял легкий шум лагунных вод. Из полутьмы выступал только один слабо освещенный угол комнаты; несмотря на восточную роскошь ковров и богатство мраморной отделки, меня еще на пороге до глубины души поразило ощущение обветшалости жилья. В этой комнате, сделанной по меркам забытых эпох, вернувшаяся сюда жизнь казалась съежившейся, болтающейся в слишком свободных одеяниях. Посреди комнаты зиял пруд пустоты; неуютно чувствующая себя редкая мебель опасливо жалась к стенам; она напомнила мне груз, прижатый бортовой качкой к краям гигантского грузового отсека.

— Рано сегодня уехал Марино. Что, какие-нибудь дела в Адмиралтействе? Иди сюда, садись. Не бойся, — добавила Ванесса со смехом, увидев, что я не решаюсь пересечь пустую комнату.

Я не без смущения уселся напротив нее. Она лежала на низком диване, почти вся скрытая тенью от абажура. Неожиданное эхо, отраженное от стен, сбивало с толку, разрушало первое впечатление интимности, которое создавалось лампой в алькове и глубокими, теплыми подушками. Незаполненное пространство комнаты за моей спиной держало меня в напряжении, давило на плечи, как пустой театральный зал.

— Нет, абсолютно никаких. Я вижу, тебя и в самом деле очень волнуют перемещения капитана.

Ванесса выглядела нервной и расстроенной.

— Ты, надеюсь, ничего ему не рассказал? Я имею в виду твою поездку в Сагру.

— Конечно же, нет. Что за странная идея! И я даже надеюсь получить за благородство своей души достойную награду. Однако только что, в Адмиралтействе, ты проявила чрезмерную скрытность. Я ведь мог бы и рассердиться.

Ванесса оставалась серьезной.

— Мне было бы очень неприятно, если бы Марино узнал про этот корабль.

— Это большой секрет?

Ванесса с недовольным и озабоченным видом пожала плечами.

— Детские проказы. Однако Марино воспринял бы их несколько иначе.

— Возможно, он был бы и прав. Я, кажется, видел, как этот же самый корабль плавал на весьма приличном расстоянии от Сагры.