Не в силах сдерживаться, я съехал с дороги, позвонил Фрэнни Маккейбу и рассказал, что поведал мне Лепойнт. Когда я закончил, он лишь ответил:

– Слово «огонь» губ не обожжет.

– Что это значит?

– Если это правда, то так оно и есть. Я заеду к тебе, как только смогу. Мне нужно кое-что тебе сказать. Но в рассказе Лепойнта есть резон. Да, Сэм, знаешь, мы назначили день. Свадьба – в июне. Что скажешь?

Всю весну и начало лета я, не разгибаясь, писал. Но сохранял бдительность и настороженно следил за всем происходящим вокруг. Более чем когда-либо. Мне нужно было быстро закончить книгу и сдать ее. Фрэнни объяснил мне, зачем это нужно, и он был прав. Он сказал, что теперь это еще опаснее, несмотря на все, что мы с тех пор узнали.

Из того, что мне рассказали, многое пригодилось, но все требовало обработки, требовалось повернуть факты под нужным углом – порой на 180°. Маккейб неизменно помогал мне. Следуя его инструкциям, я никогда не звонил ему из дому.

С Касс мы виделись нечасто. Я понимал, что нужно оставить ее в покое, пока она не оправится, но мне до боли ее не хватало. От каждого телефонного звонка во мне вспыхивала надежда.

Всю весну Дюран то ложился в больницу, то выходил. Его болезнь достигла последней стадии, но, несмотря на это, он вцепился в жизнь, как терьер. Когда врачи признались, что бессильны что-либо сделать, он сказал, что хочет вернуться домой и умереть там. Они не могли его остановить.

Он не разрешил мне навестить его, сказав, что слишком похож на покойника. Мы часто разговаривали по телефону, и, несмотря на полученный им приговор, голос его звучал так же бодро, как всегда. Через два дня после того как закончил книгу, экспресс-почтой выслал копии моему агенту и редактору и получил от них уведомление о получении, я позвонил Эдварду.

– Это захватывающая новость, Сэм! Какой сюрприз! Я не имел представления... Вы должны дать мне экземпляр, чтобы я мог хотя бы начать читать, прежде чем умру. Не могу выразить... О, это лучшее известие в моей жизни!.. Послушайте, а что, если вы приедете завтра? Привезите рукопись, и мы поужинаем, как французские короли. К черту докторов! Выпьем все вино, что у меня осталось, до последней бутылки: Это великолепный повод!

Когда я приехал, все трое ждали меня у дома. На голове у обеих собак были маленькие цилиндры, под подбородком перехваченные резинкой. Цилиндр Эдварда был обычного размера и комично контрастировал с иссиня-антрацитовым халатом и пижамными штанами. Старик тяжело опирался на алюминиевую подставку для ходьбы. Лицо у него осунулось и побледнело, но широко раскрытые глаза горели, как у ребенка в рождественское утро. Медленно нагнувшись, Дюран взял стоявшую у ног бутылку шампанского и высоко ее поднял.

– Слава герою-победителю! Немцы назвали бы вас «дихтер»* [Dichter (нем.) – писатель, поэт.]. Большая честь для литератора. Добро пожаловать.

– Великолепная встреча.

– И по заслугам! Я хотел нанять Грамблингский оркестр, но они оказались уже заняты. Пойдемте, пойдемте в дом. Это она?

Под мышкой я держал рукопись в серой картонной папке. В ней было четыреста семьдесят страниц. Не так уж много. Не так много, как я предполагал.

– Да.

– Фантастика!

Он вручил мне бутылку и медленно направился в дом; собаки вразвалку поплелись за ним.

Повсюду были цветы. Дом напоминал оранжерею с экзотическими цветами, самыми яркими, какие я только видел в жизни. Во всех комнатах стоял райский аромат.