– Вы мне льстите. Спасибо. – Я обвел взглядом комнату и тысячи книг. – А что вы обычно читаете?

– Биографии. – Он обвел рукой комнату с книжными полками. – После ухода на пенсию я провожу время, изучая чужие жизни, читаю, как другие люди дотягивали до конца. Низкое занятие.

Меня удивило как само слово, так и презрительный тон, каким оно было произнесено.

– Когда вы доживете до моих лет, почувствуете, что имеете право заниматься тем, что вас по-настоящему увлекает. Наверное, это правильно, но может показаться жалким. К несчастью, мистер Байер, я один из тех жалких дураков, кто утешается чтением про чужие жизни, потерпев неудачу в своей. Как ни отвратительно черпать утешение в чужой боли, приятно знать, что и великие так же спотыкались, как и мы. Хотите чего-нибудь выпить?

Затем последовал самый захватывающий, на моей памяти, день, наверно, за несколько лет. Бывают люди, своеобразные и восхитительные, будто изысканный ужин, и Эдвард Дюран оказался одним из таких людей. Он прожил невероятную жизнь, но, вместо того чтобы выставлять ее напоказ, имея на то полное право, он вручал ее вам как дар, чтобы вы пользовались им по своему усмотрению.

Ему было семьдесят три, и он медленно умирал. Где-то ближе к вечеру он вскользь упомянул об этом, просто к слову. Это казалось ему не важным в свете всего другого, о чем хотелось рассказать. Его жена и сын умерли. Он не оправдал их надежд, и это печалило его больше всего. До их смерти он был преуспевающим самоуверенным человеком.

– Все важное начинаешь понимать слишком поздно, Сэм. Трагедия старости заключается в том, что уже не можешь применить то, чему с таким трудом научился, потратив столько времени. Вот над чем нужно работать ученым – как бы нам сразу ненадолго перескочить в конец жизни, а потом вернуться обратно. В настоящем нет контекста, одна жадность и эмоции. А теперь прежний язык моих чувств мне больше не нужен.

Дюран-старший учился в Суортморе, но бросил, чтобы стать летчиком-истребителем и воевать в Корее. В конце войны он вернулся в колледж, защитил диплом и закончил учебу со стипендией Родса. В свое время он чуть было не попал запасным в олимпийскую сборную по боксу, и одним из величайших моментов в своей жизни считал два раунда спарринга с чемпионом мира во втором полусреднем весе Бенни Паретом, «Малышом», в спортзале Стиллмана.

– Часто ли нам выпадает удача на шесть минут полностью завладеть вниманием мастера? Я вел дела в Верховном суде, но это ничто по сравнению с тем, как оценивали меня глаза Парета, и как бесподобно он потом надрал мне задницу!

Прошло некоторое время, прежде чем мы перешли к его сыну, но, как и во всем прочем, и здесь он оказался мучительно откровенен:

– В свете всего сказанного я был ужасным отцом. По отношению к Эдварду я напоминал жуликоватого торговца башмаками – знаете, который убеждает вас, когда вы примеряете башмак не того размера, что вдруг чудесным образом он окажется точно впору, стоит лишь немного его разносить... Мой сын всегда был серьезным, упорным мальчиком и не нуждался в поощрении, делая то, что нужно. А я был законченным эгоистом и считал, что ему нужны наказания и руководство. Конечно, это не извиняет меня, но не забывайте, что шли пятидесятые годы, когда все мы были так уверены в правильности своих действий. Все, что нужно, было в книгах – доктор Спок, Дэвид Рисман, Маргарет Мид. Оставалось лишь соединить точки, и успех обеспечен.

 

Раздался звонок в дверь.