– Что ты делаешь, Фрэн? Выполняешь приседания? – спросил Рон Левао.

Маккейб покачал головой и поманил нас за собой. Так он продвигался по коридору, пока не оказался на главной лестнице. Только догнав его, мы поняли, в чем дело.

Внизу, среди разбросанного хлама, на обветшавшем некогда белом диване сидел Джонни Петанглс по кличке Газировка и что-то напевал себе под нос. У него на коленях лежал мой пес Джек-Молодец. Оба сидели без движения, совершенно безмятежные.

Я никогда не слышал, чтобы Джонни пел, и удивился его приятному, нежному голосу. Мой пес от жары часто дышал, зажмурив глаза. Его розовый язычок свесился на одну сторону. Учитывая долгие ежедневные прогулки Джека, я заключил, что он знает в городке каждый дюйм, но с каких это пор он подружился с Петанглсом? Джонни заманил пса в этот дом, или эти двое частенько вместе бродили, пока остальной Крейнс-Вью занимался своими делами?

За спиной у меня раздался чей-то сдавленный смешок:

– Это твоя собака, а, Байер?

Я кивнул, но не обернулся.

Маккейб, посмотрев на меня, прошипел:

– Что этот придурок делает с твоей собачкой, Сэм?

– Похоже, поет ей.

Он хлопнул меня по башке:

– Вижу! Но я бы не позволил какому-то придурку трогать мою собаку! Откуда ты знаешь, что он не щупает ее или еще что-нибудь?

– Ты рехнулся, Маккейб! Люди не щупают собак.

– А придурки, может быть, щупают.

Мы встали на четвереньки и смотрели, как этот дуралей поет собаке. Им было хорошо вместе. Джонни напевал «Sherry» из репертуара Four Seasons и хорошо имитировал фальцет Фрэнки Вэлли. Джек так тяжело дышал, что казалось, он улыбается. Возможно, так оно и было.

– И ты ему так это и спустишь?

– Что спущу, Сальвато? Он поет!

«Зеленый свет» в нетерпении посмотрел на Фрэнни.

– По-моему, Петанглс – гомик. Он, наверное, этим занимается с собаками.

Я покачал головой.

Но Маккейб обдумал его слова и с умным видом кивнул:

– Все может быть. От этих придурков никогда не знаешь чего ожидать.

– Верно, Фрэнни! Думаю, он с этим псом что-то делает. Нам просто отсюда не видно.

– Сальвато, – прошипел я, – ты совсем спятил. Кончай, пошли отсюда. Жарко.

Но Маккейб напрашивался на ссору – с кем угодно, со всеми. Возможно, все дело было в жаре. А возможно, в том, что я подошел к концу той линии, по которой шел вместе с этими ребятами, к концу этой жизни, и Маккейб, почувствовав это, захотел нанести последний удар. Как бы то ни было, стоя рядом с ним и этими болванами, я захотел пойти домой и дождаться осени, когда я наконец уеду из Крейнс-Вью.

Я стал подниматься, но Фрэнни обеими руками толкнул меня в грудь. Я упал на спину. Мы смотрели друг на друга, и я понял, что ему известно все, что я думаю о нем и обо всей этой ситуации. И это меня пугало.

Все замерли. Через секунду температура словно поднялась на десять градусов. В такие мгновения для Маккейба не было друзей, он колотил всех, кто попадался под руку. Исключений не было. Все мы когда-то становились его мишенью. Если ты хотел водиться с этим парнем, неписаное правило было таково: во что бы то ни стало вставай на его сторону – или пеняй на себя. Мы всегда знали, когда кто-нибудь переходил ему дорогу, но не знали, как Фрэнни поведет себя, и от этого становилось еще тревожней. Иногда он смеялся, хлопал тебя по спине или предлагал сигарету. А иногда избивал в кровь.

В этот раз у Джо О'Брайена была с собой упаковка с шестью банками пива. Фрэнни щелкнул пальцами, указав на одну. Джо быстро открыл ее и протянул ему. Маккейб запрокинул голову и одним глотком выпил.