После получасового ожидания секретарь открыл дверь и сказал, что сейчас имам меня примет. Я встал, глубоко вздохнул, одернул костюм и пошел вслед за секретарем. Он открыл тяжелые, украшенные затейливой резьбой деревянные двери, и я вошел внутрь.

Доктор Садик Абд ар-Раззак поставил свой огромный стол в самом темном углу комнаты, и, когда он сидел там в мягком кожаном кресле, я почти не видел его лица. На столе у него стояла лампа под зеленым абажуром, но когда я сел по его знаку, лицо имама снова растворилось в неразличимой тьме.

Я ждал, что он заговорит первым. Немного повозился в кресле, повертел головой, глядя по сторонам, — повсюду на полках вплоть до потолка были одни только книги. В комнате стоял особенный запах старой пожелтевшей бумаги, сигарного дыма и хвойного чистящего средства.

Он некоторое время смотрел на меня. Затем наклонился вперед, и лампа осветила нижнюю часть его лица.

— Мсье Одран, — сказал он скрипучим старческим голосом.

— Да, о мудрый.

— Ты оспариваешь свидетельства, которые говорят, что вы с Фридландер-Беем убили офицера Халида Максвелла. — Он побарабанил пальцами по голубой картонной папке.

— Да, я оспариваю их, о мудрый. Я никогда не видел убитого патрульного. Ни я, ни Фридландер-Бей не имеем к этому случаю никакого отношения.

Имам вздохнул и откинулся в кресле, исчезнув из круга света.

— Ты должен знать, что против вас есть серьезные улики. У нас есть свидетель.

Этого я еще не слышал.

— Да? И кто же это? И почему вы думаете, что ему можно верить? Потому, мсье Одран, что свидетель — лейтеант полиции. Лейтенант Хаджар.

— Сын ослицы! — воскликнул я. Затем взял себя руки. — Простите, о мудрый.

Он отмахнулся.

— Дело сводится к следующему: ваше слово против слов высокопоставленного офицера полиции. Я должен вынести свое суждение в соответствии с законами Ислама, согласно надлежащей гражданской процедуре и в меру своих малых способностей отличать правду ото лжи. Должен вас предупредить, что если вы не представите решающего доказательства вашей невиновности, то суд вне всякого сомнения решит дело не в вашу пользу.

— Я понимаю, имам Абд ар-Раззак. Нам еще горы перекапывать в поисках этого. Мы надеемся представить вам доказательство, которого будет достаточно, чтобы изменить ваше мнение.

Старик несколько раз хрипло кашлянул.

— Надеюсь, что вы это сделаете — для вашего же блага. Но будьте уверены, что в первую очередь я буду заботиться о том, чтобы правосудие свершилось.

— Да, о мудрый.

— Чтобы закончить, я хочу знать, каковы ваши непосредственные планы, равно и то, как продвигается ваше расследование?

— Вот оно. Если бы имам был так шокирован моей настойчивостью, он мог бы наложить вето на расследование, и тогда я был бы, как говорится, дюной без тени.

— О мудрый, — медленно заговорил я, — мы обратили внимание на то, что не было проведено надлежащей аутопсии тела Халида Максвелла. Я бы хотел эксгумировать тело, предоставив это городскому коронеру.

Я не мог видеть выражения лица имама, но услышал его тяжелое дыхание.

— Вы же знаете, что Аллах приказывает хоронить мертвых немедленно.

Я кивнул.

— Эксгумация дозволяется только в чрезвычайных и неотложных случаях.

Я пожал плечами.

— Смею ли напомнить вам, о мудрый, что отаутопсии могут зависеть моя жизнь и жизнь Фридландер-Бея.