Это был смуглый, задумчивый молодой человек лет двадцати, с длинным узким лицом. Как некоторые из младших Бани Салим, он не носил кафии, и лицо его было обрамлено косматыми сальными волосами. Его верхняя челюсть выдавалась вперед, придавая лицу досадно глупое выражение, но черные глаза под клочковатыми бровями горели ярко.

Отношения между ним и Нурой были, казалось, куда сложнее, чем я думал вначале. Дело было не в безответной любви, что для замкнутого общества Бани Салим уже было тяжелым случаем. Хассанейн рассказал мне, что Мусаид был сыном одного из двух братьев шейха, а Нура — дочерью другого. По обычаю Бани Салим, девушка с колыбели считается помолвленной со своим старшим кузеном и не имеет права выйти за кого-либо другого, если тот не отпустит ее. Бен-Мусаид не собирался этого делать, хотя Нура ясно дала ему понять, что хочет выйти за другого юношу, по имени Сулейман бен-Шариф.

Я лишь усугубил дело, поскольку бен-Мусаид обратил против меня всю свою ревность. Я догадывался, что я более доступная цель, чем бен-Шариф, поскольку был чужаком, да еще и ослабленным цивилизацией. Бен-Мусаид ясно дал мне понять, что он возмущен тем, что Нура проводила со мной много часов, особенно по ночам, пока я выздоравливал. Ему было наплевать, что большую часть времени я пролежал без сознания. Он любыми способами старался намекнуть на непристойность такого поведения.

Однако этим утром не было времени на ссоры. Верблюды лежали на земле, покуда Бани Салим навьючивали на них свернутые шатры, тюки с пожитками и припасы. Воздух был полон громкого фырканья и рева верблюдов, понимавших, что творится, и выражавших свое единодушное недовольство. Некоторые животные вертели головами и толкали своих владельцев, которые пытались приладить им на спину узлы, и тогда бедуинам приходилось быстро отскакивать.

Наконец все было разделено и надлежащим образом погружено и мы были готовы к путешествию. Бен-Шариф, приятель Нуры, подвел мне маленькую верблюдицу по имени Фатма. В стаде бедуинов было несколько дюжин верблюдов, но самцов среди них оказалось только три. Бен-Шариф объяснил мне, что они продали или съели остальных самцов, поскольку не могли кормить тех животных, что не давали взамен молока.

Я увидел, как один из бедуинов вскочил на двинувшегося верблюда. Он сделал это, взобравшись по одной из передних ног животного, стиснув ее ступнями выше колена. Подтянувшись, он перелез через шею верблюда и вскарабкался в седло.

Я не был готов совершить подобный подвиг, и потому ждал, пока бен-Шариф уложит Фатму, постукивая ее погонялом по коленям, покрикивая «хирр, хирр!». Затем я неуклюже заполз в покрытое овечьей шкурой деревянное седло. Бен-Шариф поднял животное на ноги и дал мне поводья и погоняло. Я увидел, что Фридландер-Бею помогли взобраться на другую верблюдицу.

Во имя Аллаха, благого, милосердного! — воскликнул шейх Хассанейн и повел Бани Салим к югу, прочь от Бир-Балаг.

— Аллаху акбар! Велик Аллах! — закричали его соплеменники.

И мы отправились в трехдневное путешествие к Кхабе, следующему источнику.

Папа ехал на своем верблюде слева от меня, а Хиляль, один из двух Бани Салим, что нашли нас в пустыне, ехал справа. Ехать было не слишком-то удобно, и я не мог себе представить, как проведу в седле все три дня до Кхабы, если не считать еще двух недель, что придется путешествовать до Мугшина.

— Как себя чувствуешь, племянник? — спросил Папа.

— Ненавижу езду, — простонал я.

— Эти седла не так удобны, как у северных бедуинов. Сегодня ночью мускулы у нас будут болеть.