— Нашиб! — в отчаянии закричал Хассанейн. — Подожди! Вернись вместе с нами к Бани Салим! Там ты, по крайней мере, сможешь получить прощение, прежде чем я должен буду казнить тебя! Разве не лучше умереть среди своего племени, чем в одиночестве, в этом пустынном месте?

Нашиб не слушал брата. Мы едва не перехватили его, когда он сделал первый нерешительный шаг по присыпанной песком корке.

— Нашиб! — закричал Хассанейн.

На сей раз убийца обернулся. Он коснулся своей груди над сердцем, приложил пальцы к губам и поцеловал их, затем коснулся лба.

Наконец после мгновения, которое показалось мне самым долгим в истории человечества, он повернулся и сделал еще несколько шагов по соляной корке.

— Может быть, он… — Мои слова оборвал полный совершенного отчаяния вопль Нашиба. Следующий шаг — и он беспомощно провалился сквозь корку в болото. На миг его голова показалась на поверхности еще раз, но боролся он напрасно. Умение плавать не числится среди навыков, необходимых Бани Салим для выживания.

— Во имя Аллаха, благого, милосердного, — простонал Хассанейн. — Да будет с ним мир и благословение Аллаха.

— Свидетельствую, что нет бога, кроме Бога, — сказал я. Я был потрясен почти так же, как мой спутник. Я закрыл глаза, хотя смотреть было не на что, разве что на маленькую дырку, которую проломил в соляной корке Нашиб. Наверное, он умер очень быстро.

Наша миссия была завершена, а суровость здешних мест торопила назад — к племени в Мугшин быстро, как только можно. Хассанейн понимал это лучше меня, и потому он без единого слова спешился, взял верблюда Нашиба за повод и через поющие пески повел его к своему верблюду. Если тут и уместно было выразить свою скорбь, то шейх сделал это молча, и мы шатаясь тронулись на юг.

Не помню, чтобы до конца этого дня мы с Хассанейном обменялись хоть парой слов. Он гнал наш маленький отряд так быстро, как только мог, и мы ехали еще пару часов после захода солнца, остановившись только для закатной молитвы.

— В южной части Песков сейчас голодно, — сказал он. — Тут мало воды и корма для верблюдов. Эта часть пустыни перенесла засуху.

Черт, я чуть не спросил его, как в таком месте, как Пустая четверть, может быть еще и засуха? В смысле, как бы вы это назвали, если годовая норма осадков здесь составляет десять унций. Но я видел, что Хассанейн не склонен к разговорам, а потому промолчал.

Еще через два часа, когда мы разбили лагерь съели наш скудный ужин и расстелили одеяла рядом с костром, к нам присоединились Хиляль и бен-Шариф. Я был рад видеть их, хотя память о последних событиях витала над нами, как страх Господень.

Двое приготовили себе места у костра.

Мы издалека увидели вас и Нашиба, — сказал Хиляль. — Как только мы увидели, что вы покидаете край Умм-ас-Самин, то поняли, что Нашиб покончил с собой. Тогда мы свернули через Пески, чтобы перехватить вас. Мы бы и раньше вас нагнали, но вы, наверное, шли слишком быстро.

— Я не хочу торчать здесь больше, чем нужно, — мрачно сказал Хассанейн. — Наша еда и вода…

— Думаю, нам ее хватит, — сказал бен-Шариф. — Ты просто хочешь поскорее уйти от того, что произошло.

Шейх посмотрел на него долгим взглядом.

— Ты осуждаешь меня, Сулейман бен-Шариф? — спросил он с яростью.

— Йа салам, я не осмелился бы, — ответил лодой человек.