Глава 15

Последние недели учебного года показались ему неожиданно пресными. Он ожидал, что возбуждение, вызванное смертью Дороти, будет витать над университетом, как свет унесшейся наверх ракеты; вместо этого оно угасло через несколько дней. Он предполагал, что про самоубийство будут долго говорить между собой студенты и писать газеты — порождая у него блаженное чувство превосходства всеведущего, — но ничего этого не произошло. Уже через три дня после смерти Дороти главной темой разговоров в университете стали десяток сигарет из марихуаны, которые нашли в одной из небольших комнат общежития. Что касается газет, они ограничились коротким сообщением о приезде в Блю-Ривер Лео Кингшипа. После этого имя Кингшипов ни разу не упоминалось на страницах «Кларион леджер». Ничего не сообщили о результатах вскрытия, о беременности Дороти, хотя, когда незамужняя женщина добровольно уходит из жизни, первым делом выясняют, не беременна ли она. Наверно, Кингшип не пожалел средств, чтобы заткнуть журналистам рот.

«Чего же я не радуюсь?» — спрашивал он сам себя. Если бы начали какое-нибудь дознание, его наверняка вызвали бы на допрос. Но допроса не последовало, и, видимо, на него не упало никаких подозрений. Все само собой затихло. Вот только пояс продолжал вызывать сомнения. Он и сам не мог понять, зачем Дороти понадобилось брать у Анабеллы Кох этот пояс, если она не собиралась его надевать. Может быть, ей действительно хотелось поговорить с кем-нибудь по душам о предстоящей свадьбе, но потом она передумала. И слава богу! А может быть, пряжка ее пояса действительно сломалась, но потом она сумела ее починить? Так или иначе, все это имело очень мало значения. То, как мисс Кох истолковала визит Дороти, только подкрепляло версию самоубийства — не говоря о том, что он безукоризненно выполнил свой план. Ему бы следовало ликовать, улыбаться всем и каждому, втайне поднимать бокалы шампанского за свою изобретательность. Вместо этого его одолевали разочарование и скука. Как это странно!

В июне, вернувшись домой в Менассет, он вообще впал в депрессию. Вот он опять здесь — точно в том же положении, как и в прошлом году, когда дочь владельца концерна сельскохозяйственного оборудования сообщила ему, что дома ее ждет жених, и как в позапрошлом, когда он расстался со вдовой. Смерть Дороти только избавила его от опасности, — все его остроумные планы ни на шаг не приблизили его к заветной цели.

Он стал резок с матерью. Из университета он редко ей писал — коротенькую открытку раз в неделю, и все, — и теперь она расспрашивала его о том, как он там жил, просила показать фотографии девушек, за которыми ухаживал, предполагая, что это, конечно, были самые красивые и самые популярные в университете девушки. «Ты член этого клуба или того клуба?» — приставала она к нему, предполагая, что он президент и того и другого. «Какие у тебя отметки по философии, английскому, испанскому?» — разумеется, он первый в группе по всем предметам. Наконец наступил день, когда он не выдержал. «Пора тебе понять, что я не принц королевской крови!» — воскликнул он и выскочил из комнаты.

Он нашел на лето работу — отчасти потому, что нуждался в деньгах, а отчасти потому, что ему было невыносимо весь день сидеть дома с матерью. Работа его совсем не интересовала и не отвлекала от унылых мыслей: он был продавцом в галантерейном магазине, отделанном в современном угловатом стиле. По краю прилавков шла отделка из меди.

К середине июля он начал выходить из депрессии. В маленьком сейфе, который он держал в запертом виде в стенном шкафу своей комнаты, он все еще хранил вырезки из газет, сообщавшие о смерти Дороти. Он начал их время от времени доставать из сейфа и перечитывать, ухмыляясь помпезной уверенности начальника полиции Блю-Ривер и дурацким толкованиям поведения Дороти, которые выдавала Анабелла Кох.