|
А после ее устранения весь мой опыт и вся энергия снова сконцентрируются на работе.
Моя работа – самое главное. Когда она будет выполнена, мое имя станут произносить с благоговейным страхом и со слезами благодарности .
Получив сообщение Пибоди, Рорк без колебаний прервал переговоры. Слезы в голосе стойкого полицейского потрясли его. Теперь Рорка занимала лишь одна мысль: поскорее вернуться домой. После этого оставалось только ждать. Увидев на подъездной аллее такси, Рорк ощутил приступ ярости. Эти ублюдки забрали ее служебный автомобиль! Ему хотелось сбежать по ступенькам, открыть дверцу, схватить Еву и унести ее куда-нибудь, где она не чувствовала бы горечь обиды. Но сейчас ей нужен был не его гнев. Рорк спустился вниз, когда Ева вышла из машины. Она стояла в холодном свете зимнего дня, бледная как смерть, с остекленевшими глазами и почему-то выглядела совсем юной. Выражение силы и «крутизны», которое она носила столь же естественно, как оружие, исчезло. Ева не была уверена, что сможет говорить. В горле у нее пересохло, все тело онемело. – Они забрали мой значок… – Жестокая реальность происшедшего внезапно ударила Еву, словно кулак. Горе захлестнуло ее горячей волной, угрожающей хлынуть из глаз. – Я знаю. – Рорк обнял ее, ощущая, как она дрожит. – Мне очень жаль, Ева. – Что же мне делать? – Ева, плача, прижалась к нему, не чувствуя, как он поднял ее, внес в дом и стал подниматься наверх. – Господи, они забрали мой значок! – Мы все исправим. Ты получишь его назад, обещаю. – Войдя в спальню, Рорк сел в кресло. Она так сильно дрожала, что казалось, будто ее кости стучат друг о друга. – Положись на меня. – Не уходи. – Нет, малышка, я останусь здесь. Рыдания не прекращались. Рорк уже начал опасаться, что Ева заболела, но она наконец перестала плакать и обмякла в его объятиях, как сломанная кукла. Он отнес ее в кровать и достал из шкафчика успокоительное. Ева, которая отказалась бы принимать болеутоляющее, даже получив дюжину ран, без возражений выпила лекарство. Рорк раздел ее, как усталого ребенка. – Они снова сделали меня ничем. Он посмотрел в ее ввалившиеся глаза. – Нет, Ева! – Ничем. – Она отвернулась, закрыла глаза и провалилась в сон.
Ей было восемь лет – во всяком случае, так ей сказали. А потом были бесконечные вопросы копов и социальных работников, которых ее учили бояться… «Они бросят тебя в яму, девочка. В темную глубокую яму!» Ей снова чудился этот злобный пьяный голос, и она просыпалась от наркотического сна, с трудом сдерживая крик. Доктор с суровыми глазами и грубыми руками. Он занят, ему некогда. Она видела это в его взгляде и слышала в резком голосе, когда он разговаривал с сестрами. У него нет времени на бедных, жалких и убогих, которые заполняли приюты… У доктора был золотой значок в петлице, поблескивающий, если на него случайно попадал свет из окна. Две свернувшихся змеи, смотрящие друг на друга… Ей снилось, что эти змеи бросаются на нее, шипя, кусая и высасывая кровь. Доктор часто делал ей больно – из-за спешки и небрежности. Но она не жаловалась, зная, что, если пожалуешься, будет еще больнее. У него были глаза, как у змеи – такие же жестокие и безжалостные. «Где твои родители?» Копы расспрашивали ее, сидя у кровати. Они были терпеливее, чем доктор, – даже угощали ее конфетами, потому что она была ребенком с растерянным взглядом. |
