— Нет, — непонимающе качнула она головой. — Ты не можешь говорить такое. Я знаю, ты не хочешь меня бросить. И что будет с нашим ребенком? Неужели ты хладнокровно откажешься от него? Ведь есть способы все уладить…

Она хотела утешить его, но вдруг захлебнулась рыданием, прижав ладонь к щеке, на которой багровел опечаток его ладони: клеймо бешеной ярости, подстрекнувшей его на внезапный и беспощадный удар. Всхлипнула и смолкла, продолжая стоять, потрясенная предательством. Широко раскрытые глаза словно застыли.

А в это время Гай де Жерве сквозь алую дымку бешенства видел не Магдалену, а ее мать, женщину, сумевшую сплести паутину смертного греха и вероломства, в которую попались так много мужчин. Попались и погибли. Изольда де Борегар пользовалась волшебством своей чувственности и прекрасного тела, чтобы заманивать бедняг в ловушку, и теперь ее дочь, наделенная теми же силами, шла по ее пути. Даже Шарль д'Ориак поддался ее чарам. Гай видел, как это происходило, видел похоть, жадное вожделение в его глазах, затмевавшие даже ту цель, ради которой он обхаживал кузину. Эдмунд де Брессе пресмыкался у ее ног, охваченный любовью и желанием с того первого раза, когда она лежала в его постели. И сам Гай пал жертвой дьявольских козней, которые помогли ей завлечь его просто по той причине, что она хотела этого. Ей не было никакого дела до страданий и позора, которые придется переносить мужу, человеку, любившему ее так же глубоко, как сам Гай. Эдмунд де Брессе должен быть принесен в жертву ее страсти. И когда-нибудь она так же пожертвует и любовником.

Но даже в своем слепом отчаянии он сознавал, что в отличие от материнских ее колдовские силы по сути своей невинны. Она плела свои чародейские заговоры без всякого желания обидеть. У нее не было иного мотива, кроме любви и страсти. Та сила, которой она обладала, была скорее бессознательной. Она не совершила никакого вероломства, но тем не менее носила на лице след его поднятой в гневе против нее руки.

— Ах, милая, — покаянно прошептал он, — прости меня.

Он снова обнял ее, и она снова доверчиво отдалась его объятиям, словно он не сделал и не сказал ничего, чтобы разрушить это доверие.

— Почему? — прошептала она сквозь слезы. — Не понимаю, чем я заслужила это… что я такого сделала?

— Прости меня, — повторил он и, отступив к широкому каменному подоконнику, сел и прижал ее к себе. Мозолистая ладонь гладила след удара, а большой палец нежно смахивал катившиеся по атласным щекам слезы. — Ты говорила такие вещи, такие немыслимые вещи, и я не смог сдержаться.

Она тихо вздрагивала, все еще не в силах успокоиться, но молчала, слишком неуверенная в своем нынешнем положении, чтобы выбрать нужные слова, которые не рассердили бы Гая. Не знала, как лучше выразить свою убежденность и не навлечь на себя новый приступ этого пугающего гнева. Позже, когда она все обдумает и сможет рассуждать здраво, попробует убедить его еще раз.

— Ты простишь меня? — прошептал он в каштановые волосы, гладя ее по спине.

— Да… да… конечно… всегда, — пробормотала она запинаясь. — Я не хотела так плакать… просто в последнее время никак не могу сдержаться…

— Тише, родная, — беспомощно прошептал он, терзаемый угрызениями совести за содеянное. — Осуши слезы, ибо это худшее наказание, которым ты можешь покарать меня, любимая.

Магдалена, жалостно шмыгнув носом, вытерла глаза длинным рукавом платья.

— Никак не найду свой платок.

Гай подошел к столу, где стоял кувшин с водой, смочил в нем тряпочку и осторожно вытер лицо Магдалены.

— Ну вот, так лучше. Немного погодя ты успокоишься, придешь в себя, и за ужином никто не узнает о случившемся.

— Спасибо, — выдавила она, стараясь улыбнуться.