Магдалена положила девочку в колыбель и прошла вперед, в смежную комнату, где провела столько восхитительных часов, полных блаженства и страсти, что ей должно хватить на всю жизнь.

— Я налью тебе вина.

Она наполнила драгоценный кубок из кувшина с густым рубиновым вином Аквитании и принесла ему.

— Выпей со мной. — Он поднес кубок к ее губам, и она выпила. — Я терзался тоской о тебе, — признался он, пытаясь найти слова, чтобы описать муки, пережитые, когда он метался в горячке, ужас от сознания того, что она может быть потеряна навсегда, что он останется калекой, недостойным такой красоты.

Магдалена слушала его, не отвечая, не двигаясь. Печальные глаза не отрывались от его лица. Потом она взяла кубок и нежно поцеловала губы мужа.

— Эдмунд, я ничем не заслужила такой любви.

Он со стоном рванул ее к себе, почти раздавливая хрупкое тело о свою мощную грудь, так что металлические звенья кольчуги впились в ее тело.

— Ты нужна, мне Магдалена. Пожалуйста, сейчас.

Но она отстранилась, вдруг став очень серьезной, хотя в глазах светились сочувствие и понимание.

— Слишком рано. После родов прошло совсем мало времени. Мне еще нельзя.

Большое сильное тело Эдмунда дрожало от усилий сдержать порыв страсти, удержаться, чтобы не овладеть ею тотчас же, бурно, жестоко, насильно… и погубить навсегда их совместное будущее. Его лицо посерело и осунулось на глазах. Разве можно было противостоять чувственности, исходившей от нее, завлекавшей, манившей в темный таинственный водоворот желаний, невысказанных и безымянных.

— Когда? — хрипло прошептал он, снова хватая чашу и неверной рукой поднося к губам. — Сколько мне еще ждать? Прошло десять месяцев с того дня, когда я в последний раз лежал с женщиной.

Со времени родов прошел месяц, и Магдалена понимала, что не сможет тянуть долго. Но она была не в силах решиться… не сейчас… пока Гай де Жерве остается в этих стенах, пока память о сценах взаимной страсти, разыгрывавшихся в этой постели, столь мучительно жива, пока отточенное острие любви не затупится хотя бы немного.

— Неделя или две, — пообещала она. — Я кормлю ребенка, и он высасывает из меня все силы.

— В таком случае возьми кормилицу, — бросил муж. Резкие, рожденные отчаянием нотки, звучали в его голосе.

Магдалена покачала головой:

— Нет, Эдмунд, я не отдам ее чужой женщине. Молоко может оказаться жидким и не таким сытным, как у родной матери. Я не стану рисковать здоровьем своего ребенка.

Эдмунд вздохнул, но пик почти болезненной потребности уже миновал, и он признал справедливость ее слов.

— Я попытаюсь терпеливо ждать.

— Благодарю за снисходительность, господин, — вырвалось у Магдалены. — Она снова поцеловала его, ни на секунду не сомневаясь в том, что поступает правильно. — Я помогу тебе приготовиться к пиршеству. Все обитатели замка соберутся на ужин в твою честь. Приказать, чтобы прислали оруженосца с твоими вещами?

Гай де Жерве наблюдал, как Эдмунд де Брессе и его жена занимают свои места за высоким столом. Ему показалось, что оба бледны и чересчур сдержанны, но Магдалена идеально выполняла свои обязанности, а роль господина прекрасно подошла ее мужу. Эдмунд де Брессе больше не был горячим, порывистым юношей. Как и Джон Гонт, Гай прочитал в его глазах историю страданий и, как Джон Гонт, понял, что Эдмунд навсегда оставил свою юность позади в тот день, в лесу Вестминстера.

Этой ночью Эдмунд лежал подле жены, сознавая, что она тоже не спит. И все же не мог найти слов, чтобы прервать молчание. Не ведал, как заговорить с ней. Сумей он объяснить ей своим телом, что чувствует, выказать любовь не языком, а ласками, мучительное напряжение, возникшее между ними, наверняка рассеялось бы.