— Моя мать была потаскухой.

— А ты — нет.

— Разве?

Она резко повернулась, и бревна вновь зашевелились.

— Я дважды предала мужа и довела до гибели. И ты мог так же легко погибнуть в Каркасоне. Сколько воинов умерли там из-за того, кто я есть и что наделала?

— Ты не ответственна за свое рождение и за подлые деяния семьи своей матери, одно из которых стало причиной гибели Эдмунда. Я несправедливо обидел тебя, но ты должна отринуть все обвинения и помнить одно: я люблю тебя.

— Это неправда. Я околдовала тебя. Как часто ты повторял это! Но любить меня? Это немыслимо.

— Давным-давно, — задумчиво начал Гай, — жила одна маленькая девочка, которая становилась ужасно надоедливой, когда ей говорили нечто такое, чему она не хотела верить… настолько надоедливой, что все любившие ее теряли терпение. — Он сжал ее подбородок, вынуждая посмотреть на себя. — Оказалось, что годы ничуть ее не исправили. Ты снова становишься невыносимо надоедливой, Магдалена Ланкастер. — Он улыбнулся, обводя пальцем ее губы. — Я люблю тебя. И совершенно не важно, чья ты дочь.

Она взглянула в его глаза и прочла в них одну лишь правду. Пусть там светились печаль и мучительное раскаяние, которое еще долго не поблекнет, но сильнее всего горела любовь, яркое сильное пламя, разгонявшее тени, пламя, которому суждено очистить прошлое. И только теперь она увидела то, что он позволил ей увидеть. Уверенная в этой любви, она сумеет отвергнуть свое оскверняющее наследие, снова поверить в мощь и справедливость своей любви, любви, которую она питала к этому человеку и их ребенку, любви, способной совершить чудо.

— Держи меня, — попросила Магдалена, совсем как раньше.

— Только когда под моими ногами вновь окажется твердая земля, — запротестовал он. — Не имею ни малейшего желания барахтаться в воде.

Звонкий смех сорвался с ее губ, и Магдалена, внезапно повернувшись, легко перепорхнула на противоположный берег. Гай, не теряя ни минуты, последовал за ней, и не успели его сапоги вновь коснуться травы, как она оказалась в его объятиях и в нем с безумной силой загорелось желание. Как давно он не обнимал ее, как давно не ощущал под ладонями это роскошное упругое тело, не вдыхал теплый женственный запах ее волос и кожи. Она прильнула к нему, гладя по голове, прижимаясь, целуя с той жаркой голодной страстью, которая подхватила и]; и понесла приливной волной. Их языки сплелись, ее зубы прикусили его нижнюю губу, его руки нырнули под ее юбки, лаская, гладя, погружаясь в заветную влажную ложбинку, и Магдалена застонала в неукротимом порыве ощутить сладостную тяжесть его обнаженного тела.

Они слились, все еще одетые, лихорадочно отбрасывая мешающую ткань, извиваясь в жадной попытке стать ближе друг другу, эти двое, так долго лишенные блаженства соития, осыпавшие друг друга такими знакомыми и одновременно новыми ласкам.

Ей казалось, что она может лежать так вечно, наслаждаясь пульсацией могучей плоти в ее лоне, и вечно стонать под его телом, вжимающим ее в землю так, что она стала единым целым и с этим телом, и с этой землей, и добро и радость и от того и от другого вливались в нее, наполняли светом.

Ему казалось, что он обволакивает ее своим телом так же, как она поглотила его собой. Они стали единым целым под этим солнцем и на этой земле. Единым целым в жизни и смерти, и их кровь жарко кипела любовными соками, когда они купались в запредельных, целительных волнах любви.

Эпилог

Длинные пальцы Джона Гонта скатали шарик расплавленного воска от свечи. В потайной комнате без окон стояла тишина. Рубин на пальце герцога сверкнул кроваво-красным огнем в свете свечи. Задумчиво перекатывая шарик между пальцами, он наслаждался его податливостью и мягкостью.