– А потом нанес coup de grace, – сказал Кричтон.

– Да нет же, нет! Он оставил револьвер у меня в комнате.

– У своего пленника?

– Я все равно не мог до него дотянуться. В соседней комнате он заспорил с Акуино… и со своей женой. Я слышал, как Акуино сказал: «Сперва убей его». И слышал его ответ.

– Какой?

– Он рассмеялся. Я слышал его смех. Меня это даже удивило – он ведь не был смешливым человеком. Разве что иногда робко хихикнет. Смехом это не назовешь. Он сказал: «Акуино, у священника всегда есть дела поважнее». Не знаю почему, но я начал читать «Отче наш», хоть я и не из тех, кто любит молиться. И только дошел до «царствие твое», как снова раздался выстрел. Нет. Он не убивал Пларра. Он даже дойти до него не успел. Меня ведь пронесли мимо них. Трупы лежали в десяти шагах друг от друга. Будь там Перес, он бы наверняка позаботился, чтобы их передвинули. На такое расстояние, с которого возможен coup de grace. Пожалуйста, расскажите об этом послу.

– Я, конечно, расскажу ему вашу версию.

– Это никакая не версия. На счету у парашютистов все три смерти – Пларра, священника и Акуино. Они хорошо поохотились, как у них говорится.

– Они спасли вам жизнь.

– Ну да, они. Или то, что Акуино промазал. Видите ли, у него ведь работала только левая рука. Прежде чем выстрелить, он подошел чуть ли не вплотную к гробу, на котором я лежал. И сказал: «Они застрелили Леона». Он был слишком взволнован, рука у него дрожала, но не думаю, чтобы он промахнулся во второй раз. Хоть и держал револьвер левой рукой.

– Как же Перес не знает всего этого?

– Он меня не спрашивал. Пларр как-то сказал, что Пересу прежде всего надо помнить о своей карьере.

– Я все же рад, что они покончили с Акуино. Он-то уж, во всяком случае, был убийцей… или хотел им стать.

– Он видел, как застрелили его друга. Нечего об этом забывать. Они многое пережили вместе. И он на меня злился. Мы с ним подружились, а потом я пытался бежать. Знаете, он ведь считал себя поэтом. Читал мне свои стихи, а я делал вид, что они мне нравятся, хоть и не находил в них особого смысла. Так или иначе я рад, что парашютисты удовольствовались тремя смертями. Двое остальных – Пабло и Марта – просто бедолаги, которые впутались во все это нечаянно.

– Им повезло больше, чем они заслужили. Нечего было им впутываться.

– Может быть, их толкала своего рода любовь. Люди впутываются в разные истории из-за любви, Кричтон. Рано или поздно.

– Ну, это не оправдание.

– Нет. Вероятно, нет. Во всяком случае, не для дипломатической службы.

Кричтон взглянул на часы. Может, хотел удостовериться, что положенный приличиями час наступил. Он поднял стакан:

– Думаю, что какое-то время вам надо будет отдохнуть.

– Да я и так не очень-то надрываюсь, – сказал Чарли Фортнум.

– Вот именно. – Кричтон отхлебнул виски.

– Только не говорите, что посол опять требует отчета об урожаях матэ.

– Нет, нет. Мы просто хотим, чтобы вы спокойно поправлялись. Дело в том… в конце недели посол вам напишет официально, но ему хотелось, чтобы сперва я с вами переговорил. После всего, что вы пережили, официальные письма выглядели бы… так сказать, слишком официально. Вы же понимаете. Их пишут для подшивки в дело. Первый экземпляр идет в Лондон. Приходится выражаться… осторожно.