— Нет, немедленно возвертай! — она воинственно взмахнула чашкой, горячий чай выплеснулся на ее ветхий халат, но она даже не вздрогнула. — Я перепрячу так, чтобы ты за ночь не нашла. Думаешь, не знаю, что ты ночами мой потолок перерываешь? Думаешь, я сплю! Нет, я все вижу. И все помню! Как тебя зовут, отвечай?

Я отвернулась и молча вышла на кухню. Опустилась на жесткую табуретку возле загаженного супом стола и закрыла руками лицо. Надо было вымыть посуду. Надо выбросить клеенку, вымыть стол… Надо прибрать крошечную кухоньку, где я провожу вечера… Но из меня словно выпили всю кровь. Я пока не жаловалась на память, и мамины слова звенели в голове, вызывая эхо, словно отражаясь от стеклянных стен. Бедная, она не помнит почти ничего. Но я тоже хочу забыть, о, я тоже хотела бы не помнить о том, что случилось всего лишь полтора года назад. Но забыть это невозможно — или надо, как моя бедная мама, выбросить на помойку всю свою предыдущую жизнь.

А ведь еще три года назад я была счастлива. Ну, почти счастлива. Альцгеймер тогда уже подкрался близко к маме, она с трудом вспоминала, что надо купить в магазине, утром оставляла в ванной открытым горячий кран, а потом доказывала обвареным кипятком соседям, пытающимся вынести нашу дверь, что она только что пришла из магазина, к крану не подходила, а в квартире в ее отсутствие, видимо, орудовали злоумышленники.

Но я упрашивала соседей понять и просить, выплачивала им деньги на ремонт, закупала продукты, которые мама то ли забыла купить, то ли оставила на прилавке магазина уже после оплаты. и возвращалась в свою семью, где меня ждали любимый муж и две пятилетние дочки-близняшки. Пухленькие девочки радовались моему появлению, а Антон каждый вечер читал мне длинную мораль, последовательно разъясняя, как я должна была прожить этот день, какие неотложные дела выполнить, и как запротоколировать сделанное. У него было множество самых разнообразных правил на все случаи жизни: на какой полке в холодильнике должны лежать сосиски, а на какой — пельмени. Как и во сколько мы с ним должны ужинать и завтракать, сколько времени и когда дети должны играть. Все делалось в соответствии с жестким расписанием.

Во сколько бы я не возвращалась с работы, в 19 часов и не позже дети садились за стол в большой комнате, которая служила одновременно гостинной и нашей с мужем спальней. Сидеть за столом можно было ровно полчаса, и неважно, успевали ли малышки за это время доесть все, что лежало на тарелке — задерживаться Антон запрещал. Потом дети шли умываться, надевали пижамы, я должна была ровно двадцать минут читать им сказку по выбору Антона, и в 20.30 я должна была выключать свет. И горе мне, если я задерживалась хоть на пару минут.

Когда-то именно за эту педантичность я и полюбила Антона. Она казалась мне надежностью, той крепостью, в которой можно укрыться от жизненных невзгод. Он приходил на свидание секунда в секунду. У него всегда была четко расписана программа развлечений, и ни одна минута наших встреч не проходила зря. После свадьбы он настоял, чтобы мы с ним ушли от родителей и снимали квартиру. Причем, квартира нам нужна была сразу двухкомнатная — мудрый Антон предвидел скорое рождение ребенка. Мы сняли крошечную хрущевку на окраине города, довольно дешево по московским меркам, но и эта сумма пробила жуткую брешь в нашем совместном бюджете. Я еще училась на биофаке, получая небольшую стипендию, Антон только начинал работу айтишником в компьютерной фирме. Денег не хватало ни на что, но квартиру мы все же сняли, и ни разу не пожалели об этом. Думаю, не помереть голодной смертью нам удалось лишь благодаря четко составленному списку покупок — там расписано было все, включая количество чайных пакетиков на месяц. А когда родились близняшки, не спящие подряд более двух часов, только строгое расписание Антона спасало меня от безумия.