Глава 5

  Северная Испания, август 1936

  Он стоит перед двустворчатой дверью, распахнутой в теплую ночь, держа в руке запотевшую бутылку холодного белого вина. Он наливает себе еще один стакан, не предлагая вина ей. Она лежит на кровати, курит и слушает его голос. Слушает, как теплый ветер шелестит листьями деревьев около веранды. Над долиной сверкает беззвучная зарница. Его долиной, как он всегда ее называет. Моя гребаная долина. И пусть только эти задрипанные лоялисты  [6]   попробуют отобрать ее у меня. Я отрезку их трипперные яйца и скормлю их собакам.

 —  Кто научил тебя так ловко стрелять?  —  требовательно спрашивает он. Утром они ходили охотиться в луга, и она добыла четырех фазанов против его одного.

 —  Мой отец.

  — Ты стреляешь лучше, чем я.

  — Я и сама это заметила.

  Очередная зарница освещает комнату, и она может в течение нескольких секунд отчетливо видеть Эмилио. Он на тридцать лет старше, чем она, но все же она находит его красивым. У него темно-русые волосы, а лицо от солнца приобрело цвет потертой седельной кожи. Его длинный и острый нос похож: на лезвие топора. Она хочет чувствовать поцелуи его губ, но он все время берет ее очень быстро и грубо, а Эмилио всегда получает то, что он, мать твою, хочет, любимая.

 —  Ты очень хорошо говоришь по-английски, — сообщает он ей таким тоном, как будто уверен, что она слышит это в первый раз.  —  Совершенно без акцента. Я никогда не мог избавиться от моего, как ни старался.

 —  Моя мать была англичанкой.

 —  Где она теперь?

  — Она уже давным-давно умерла.

 —  Ты говоришь также и по-французски?

 —  Да,  —  отвечает она.

 —  И по-итальянски?

  — Да, я говорю по-итальянски.

 —  Но испанским ты владеешь не очень хорошо.

  — Достаточно хорошо,  —  говорит она.

  Разговаривая с нею, он мнет пальцами свой член. Он любит его точно так же, как любит свои деньги и землю. Он говорит о нем так же, как и об одной из своих лучших лошадей. В кровати он с ними, словно третий человек.

 —  Ты лежишь с Марией возле реки, а ночью позволяешь мне залезать в твою кровать и пялить тебя,  —  говорит он.

  — Это можно было устроить только одним способом, — отвечает она. — А ты хочешь, чтобы я оставалась с Марией?

 —  Ты делаешь ее счастливой,  —  говорит он так, будто счастье  —  это основа основ.

  — Это она делает  меня  счастливой.

 —  Я никогда еще не встречал такой женщины, как ты. — Он вложил сигарету в угол рта и зажег ее, прикрывая огонек спички от ночного ветра сложенными ладонями.  —  Ты, не моргнув глазом, в один день трахаешься со мной и кувыркаешься с моей дочерью.

 —  Я не верю в возвышенные привязанности.

  Он смеется своим почти неслышным смехом.

 —  Это замечательно,  —  говорит он и снова заливается беззвучным смехом.  —  Ты не веришь в возвышенные привязанности. Это просто изумительно. Как мне жаль того болвана, которого угораздит влюбиться в тебя.

 —  Мне тоже.

 —  Ты можешь испытывать хоть какие-нибудь чувства?

 —  Если честно, то нет.

 —  Ты любишь хоть кого-нибудь или что-нибудь?

 —  Я люблю моего отца,  —  говорит она.