Бес вскочил на заднее сидение жигулей и захлопнул дверцу. Его, наконец, начало трясти. Мотор взревел.

   – Выберемся – хлебало разворочу, – не оборачиваясь, прорычал Жук, – на ногах, мудила, не стоишь.

   Бес неожиданно засмеялся. Выкрутился. Твою мать, выкрутился. Бес попытался замолчать, но это было выше его сил. Он захлебывался истерическим хохотом, пока машина петляла по закоулкам. В проходном дворе Жук резко затормозил, выскочил из машины и, рванув дверцу возле Беса, наотмашь врезал по искаженному лицу.

   Смех оборвался. Жук за шиворот вытащил Беса из машины, втолкнул в машину Палача, которая как раз притормозила рядом, бросил следом оба автомата и дипломат и сел рядом с Палачом.

   – Шинель, – спокойно сказал Палач.

   – Чтоб тебя, – взвыл Жук.

   – Я сейчас, сейчас, – засуетился Бес, стащил шинель и, открыв дверцу, выбросил шинель и шапку наружу.

   Уже после того, как машина выехала на оживленный проспект, Бес ткнул Жука в плечо и сказал недовольным тоном:

   – Губу разбил, козел.

   … и об стену разбилось что-то стеклянное. Гаврилин застонал. Окончательно проснувшись, он осознал, что уже довольно долго сквозь сон слышал шум семейного скандала.

   Не то чтобы мне хочется влазить в семейные дела соседей, подумал Гаврилин, но просыпаться дважды за последние… Сколько на этот раз выделили ему на подремать?

   За стеной закричала соседка. Терпение ее уже лопнуло, она убьет этого ублюдка, а потом покончит с собой, а потом всем расскажет, как это было, и как ее сын поступает с родной матерью, и как он после этого будет людям в глаза смотреть…

   И так изо дня в день. Постоянство привычек свидетельствует о постоянстве характера. В данном конкретном случае регулярность скандалов с битьем посуды и криками свидетельствовало о постоянстве характеров великовозрастного сына соседки.

   Гаврилин подергал двумя руками волосы на голове. Он же не просит многого. Он просто хочет немного поспать. Вот сейчас пойду, вынесу дверь в соседской квартире, возьму придурка за шкирки, или нет, просто с ходу приложу его по яйцам, или… Гаврилин даже сел на постели. И чуть не открыл глаза.

   Как же, как же, стоит только прикоснуться к Дюне и мать, которая за секунду до этого была готова сама его разорвать, примется выцарапывать глаза обидчику. Гаврилин видел уже дворе подобную сцену.

   Пора бы уже привыкнуть к этому. Давно пора. Три месяца как он въехал в свою однокомнатную квартиру. В свою. Гаврилин хмыкнул и снова попытался открыть глаза. Это для окружающих квартира его. За все платит контора. Со своей нынешней зарплатой он на однокомнатный дворец собирал бы денег лет пять, при условии, что господь регулярно подкармливал бы его манной небесной.

   – Будь ты проклят! – материнская ласка не имеет преград, голос ревизора трамвайного управления легко проник через бетон стен.

   Дюня либо молчит, либо бормочет что-то себе под нос, сквозь стену не слышно. И что может сказать в свое оправдание подсудимый?

   Гаврилин отбросил, наконец, одеяло и встал. Не открывая глаз. У него такое состояние называлось «поднять подняли, а разбудить не разбудили». Ногой нашарил тапочки возле дивана, обулся и, шаркая шлепанцами, двинулся в ту сторону, где должна была иметь место дверь.

   Где-то здесь должен быть стул, подумал Гаврилин, и стул с грохотом отлетел в сторону.