На милицейской волне оживленно общались, но не по нашему делу, отметил удовлетворенно Гаврилин. Вот если бы по нашему, тогда пришлось бы посуетиться, поднимать оперативников, дергать координатора и так далее и тому подобное, что, естественно, внесло бы некоторое оживление в предрассветное бдение, но особой радости не доставило бы.

   Лето прошло. Словно и не было. Какое лето? Я и слова то такого не знаю. Хотя нет, что-то такое, припоминаю, лет сто назад. Солнце помню, жару, потные женщины, теплая водка. Хотя о женщинах – не стоит. Или не стоит?

   Не стоит вспоминать июль. Совсем не стоит. Гаврилин встал со стула. Увлекся воспоминаниями, козел. Сколько раз себе говорил – забудь. Так нет же, снова туда же. Упал – отжался.

   Смена еле идет. Как в замедленном кино. Разводящий спереди, смотрит под ноги, главное не поскользнуться и не загреметь физиономией в грязь. Младший сержант Иванов у нас очень печется о своей внешности.

   Это ж какое падение авторитета – вляпаться в грязь на глазах у салобонов. А те еще толком не проснулись. Всего двадцать минут назад их подняли с топчанов. У них соображения хватило только на то, чтобы зарядить автоматы под контролем разводящего. Хлюпают, не разбирая дороги, брызги летят во все стороны.

   Медленно, не торопясь, идут, Агеев поднял автомат к плечу, прицелился. Медленно, не торопясь. Иванов никак не посмотрит перед собой, урод. Агеев попытался подстегнуть себя, разозлить. Не думал, что будет так трудно это сделать.

   А тут еще пальцы совсем застыли. Приклад поплотнее вжался в плечо. Сейчас… Черт, Агеев чуть не выругался в голос. Мушка совсем не видна на темном фоне силуэта.

   Один из караульных все-таки поскользнулся, но не упал. Идущего впереди разводящего обдало водой из лужи. Оборачивается. Медленно, как будто движется в чем-то вязком. Сейчас он будет объяснять молодому, что нужно смотреть под ноги, что он ему покажет в казарме почем фунт лиха, слов не слышно – шумит холодильник, только штыки в бисеринках дождя подрагивают в свете фонаря.

   А у меня штык темный, подумал Агеев. Это от крови. От крови Шустова, который лежит сейчас возле колючей проволоки, как куча дерьма. И вообще, хрен с ней, с мушкой. Тут всего метров десять.

   Агеев набрал в грудь воздух и нажал на спуск. Автомат вздрогнул, и в плечо ударила отдача. Разводящего словно в спину толкнуло. Он резко качнулся вперед, караульный не успел его подхватить, тело младшего сержанта ударилось о подставленную руку и упало на землю.

   Караульные выстрелов не услышали. Тот, который стоял впереди, решил, что разводящий поскользнулся и наклонился, чтобы помочь ему подняться. Второй караульный ничего подумать не успел. Он вдруг увидел, как впереди полыхнуло и почувствовал, как огонь ввинчивается ему в грудь.

   Агеев увидел, как караульный, которого он решил убить первым, наклонился, но на спуск все – равно нажал. Пули попали в заднего и опрокинули его на спину.

   Мысль о том, что караульный пригнулся, чтобы уклониться от пули мелькнула и исчезла. Агеев шагнул вперед и длинной очередью прошил темные силуэты. Внезапно нога потеряла опору, Агеев потерял равновесие и с размаху, не успев даже выставить руки, упал лицом вниз.

   Боли не было, был только ужас, охвативший Агеева в тот момент, когда грязь мгновенно ослепила его. Он чуть не захлебнулся ледяной жижей, закашлялся, попытался вскочить, снова упал, забил ногами по грязи и перевернулся на спину.