Сразу и название родилось: «Птичий парламент».

Анна Богемская желала въехать в замиренную страну. Ей грезились увитые розами арки с целующимися голубками, а не виселицы, окруженные вороньем.

По просьбе общин и письменному ходатайству невесты Ричард решил даровать прощение всем участникам прискорбных событий. Королевской амнистии не подлежали, однако, жители наиболее упорных городов, как-то: Кентербери, Эдмундсбери, Биверли, Скарборо, Бриджуотер и Кембридж. Не касалась она и отдельных лиц, перечисленных в особом списке зачинщиков, насчитывающем двести восемьдесят семь имен.

Все, получившие прощение и желающие им воспользоваться, приглашались в королевскую курию, куда следовало явиться не позднее праздника пятидесятницы. После уплаты пошлины за приложение большой королевской печати помилованным вручалась соответствующая грамота.

И впрямь время свершало свой цикл, на четыре деления разбитый. С пятидесятницы началось, пятидесятницей и заканчивалось. Тогда надеялись собрать подушную подать, теперь норовят содрать пошлину.

Но меняется многое, ибо закон перемен стоит над всем — венцами, царствами и самой природой.

Ричард обещал ненавистным на земле и на море еще худшее рабство, но не в его власти было исполнить угрозу. Слаба и непрочна была эта власть. Упоение кровавым пиршеством слишком скоро сменилось вновь пробудившимся страхом. Ощущая растущее сопротивление непокорной стихии, правительство осознавало свое полнейшее бессилие справиться с положением. О возвращении к рабству и мечтать было нечего. Тяжкие жернова времени крутились в одну сторону. Не было в мире силы, которая могла бы хоть на мгновение приостановить это вселенское круговращение, где слиты воедино и созидание, и гибель.

Крутилась мельница, поставленная Джеком Возчиком. Чьи-то новые руки переписывали старые письма.

Трезилиана и прочих кровохлебов пришлось сплавить куда-нибудь подальше. В королевской курии не хватало бумаги для амнистированных. Розыск зачинщиков спустили на тормозах. Судебная процедура производилась только через присяжных.

Отметив необходимость предпринятых против бунтовщиков суровых мер, парламент недвусмысленно осудил карательные расправы, которые совершались без соблюдения принятой процедуры, вопреки законам и обычаям страны.

Именно это, а не желание поскорее заключить в объятия влтавскую голубицу подтолкнуло Ричарда на столь широкую, отнюдь не в духе эпохи амнистию. Направлял короля воспрянувший духом Солсбери, чьи звезды снова переменились. Он и написал речь, которую прилежный воспитанник произнес на парламентской сессии.

— Принимая во внимание великое усердие и лояльность, проявленные верными подданными нашими — сеньорами и джентльменами, а также желая оказать им милость, которую они так заслужили, мы даруем всем, с согласия сеньоров и общин в этом парламенте, прощение, поскольку это касается нас и преемников наших.

Сказано было тяжеловесно, но убедительно. Восторг парламентариев не поддавался описанию, что и зафиксировали, в том же старомодном стиле, хронисты.

Долгожданный мир наступил, французы и шотландцы вели себя пристойно, Злата Прага готовила невесту к венцу.

В ожидании предстоящих торжеств двор счастливо затаил дыхание. О том, что было и милостью неба прошло, не хотелось даже вспоминать.

Джеффри Чосер отложил разработку манящей темы и принялся за стихи.

Они возникли легко, как дыхание.

Лично для себя он уже давно не ждал особых радостей. Так, влачил привычное существование, стараясь не выскользнуть из заведенного круга. Вопреки мрачным предчувствиям, жить оставалось долго.

Впереди были еще большие невзгоды, опала, унизительная должность смотрителя сточных канав и в конце мытарств — надгробная плита в южном трансепте Вестминстерского собора. Он удостоился этой чести не как величайший поэт, а всего лишь по должности, ибо закончил свой век скромным служащим при аббатстве.