Оливье из Арля и Ланселен де Бовэ заканчивали вытирать тело Филиппа, сильно ушибленное во многих местах. Вошел герцог и молча дал себя раздеть. Обнаженный, он забрался в чан, заполненный горячей водой, настоенной на травах, способных залечивать кровоподтеки.
— Оставьте нас.
Все вышли. Герцог и Филипп остались одни. В своей ванне, полузакрыв глаза, Гийом постанывал от удовольствия. Он погрузил голову в воду, чтобы смыть землю и кровь. Когда герцог вынырнул из воды, то встретил взгляд Филиппа. Долгое время они рассматривали друг друга. Герцог попросил:
— Расскажи о себе.
— Мне нечего рассказать, сеньор.
— Ты хочешь умереть?
— Больше, чем когда-либо.
— Тогда скажи, почему ты упомянул имя Моры? Откуда ты знаешь это имя?
— Вы помните свое падение в немецких лесах?
— Ну.
— За вами тогда ухаживала прекрасная девушка, а одна пожилая женщина произнесла это имя в вашем присутствии.
— Откуда знаешь?
— Я был там.
— Ты состоял в свите королевы?
— Можно сказать и так.
— Это не ответ. Ты сказал или слишком много, или слишком мало. Я приказываю рассказать, кто ты.
— Знайте, герцог, вы не мой господин. По своему выбору я служу сеньору де Шонги. Вам принадлежит только моя жизнь. Вы ее выиграли в честном бою. Возьмите ее.
— Если я отниму ее, то совершу преступление, и Бог мне этого не простит. Ты решил сразиться за людей, погибших на войне, поэтому я согласился принять твой вызов. Я знал, что ни с моей стороны, ни со стороны нормандских военачальников не было предательства. Причиной поражения французов стало их легкомыслие.
— Что мне до этого. Из любви к королеве Анне — убейте меня!
— Кто ты?
Филипп закрыл лицо руками. По его раненым щекам текли слезы. Гийом был тронут отчаянием. Он вышел из воды и, мокрый, подошел к несчастному.
— Может, доверишься мне?.. Клянусь на Кресте нашего Господа, никогда не выдам твою тайну.
— Клянетесь ли вы, что ни при каких обстоятельствах не расскажете ей ничего?
— Клянусь.
Тогда Филипп поведал свою историю.
* * *
Все время, пока Филипп говорил, Гийом, завернувшись в льняную простыню, оставался молчаливым и бесстрастным. Когда же Филипп замолчал, герцог долго пристально смотрел на него, скрывая глубокое волнение.
Долгий взгляд и затянувшееся молчание привели в смятение Филиппа. Он с трудом приподнялся.
— Вы ничего не говорите… Вы понимаете, что у меня есть причины искать смерти?
— Ты примешь ее, но не от меня.
— После того что я вам рассказал, я больше не могу жить, потому что королева никогда не должна узнать того, что со мной стало.
— Кто ей скажет? Во всяком случае, не я. Или ты забыл о моей клятве?
— Я надеялся, что, узнав о моей к ней любви, вы меня убьете.
— Ты, как и я, любишь королеву чистой любовью, и то, что ты сделал, сделано ради нее. У меня не хватило бы на такое смелости. Ты надеялся отличиться в сражениях, чтобы слух об этом дошел до нее и чтобы она спросила себя: «Кто этот храбрый рыцарь с таким ужасным лицом?» Тебе хотелось еще большего: чтобы блеск твоих подвигов заставил ее забыть уродство твоих черт?
— Я не обрел славы и не был произведен в рыцари…
— Если ты согласен, для меня будет честью ввести тебя в благородный рыцарский орден.
Филипп взглянул на герцога с удивлением.
— Но я не служу вам?!
— Это не имеет значения. Поскольку я рыцарь, то могу торжественно посвятить в рыцари кого хочу. |