– Хватит с вас?

– Гм… Конечно, это не худо, но все же… А впрочем, пускай будет по-вашему.

– Сколько я вам дал?

– Пять крон.

– Что ж, это, пожалуй, маловато. И я снова полез за деньгами.

– Нет, мама, он уплатил десять, – вмешался Петтер. – Это слишком много, надо дать ему сдачи.

Старуха разжала руку, взглянула на деньги и сказа ла с удивлением:

– A х, право, я и не заметила, что это десятка! Я ведь даже не посмотрела. Раз так, большое спасибо.

Депутат смутился и стал рассказывать парням о том, что прочитал в сегодняшней газете: с одним человеком произошел несчастный случай, молотилка оторвала ему руку. Девицы притворялись, будто не замечают меня, но сидели надутые, и глаза у них горели, как у разъяренных кошек. Мне нечего было здесь делать.

– Прощайте! – сказал я.

Хозяйка проводила меня до двери и сказала ласково:

– Сделай милость, одолжи нам бутылку вина. Пра во, такая досада, у нас, как на грех, гости.

– Прощайте, – повторил я таким тоном, что она не посмела настаивать.

За спиной у меня был мешок, в руках – швейная ма шина; ноша была тяжелая, а дорогу развезло; но, несмотря на это, я шагал с легким сердцем. Конечно, вышла не приятная история, и я готов был признать, что поступил нехорошо. Нехорошо? Пустое! Ведь я же, можно сказать, учинил дознание и выяснил, что эти дрянные девчонки хотели за мой счет угостить своих женихов. Положим, это так. Но ведь я только потому и обиделся, что они уязви ли мою мужскую гордость: ведь пригласи они не этих парней, а каких-нибудь девушек, разве вино не потекло бы рекой? Еще как! И к тому же она назвала меня старикашкой. Но разве это не правда? Видно, я и впрямь уже стар, если обиделся, что мне предпочли ка кого-то мужика…

Ходьба утомила меня, и досада понемногу рассеялась, я бросил чинить дознание, я брел по дороге вот уже сколько часов со своей дурацкой ношей – тремя бутыл ками вина и швейной машиной. День был теплый, окрест ные хутора тонули в тумане, и только подойдя совсем близко, я мог видеть, горит ли в окнах свет, а тут еще собаки не давали мне пробраться на сеновал. Подкралась ночь, я изнемог и совсем упал духом, будущее представлялось мне в самом мрачном свете. И зачем только я выбросил на ветер такую кучу денег! Я решил продать швейную машину и выручить то, что за нее уплатил.

Наконец я набрел на хутор, где собак не было. В окошке еще горел свет, я без колебаний постучал и попросился переночевать.

XXVIII

У стола сидела молоденькая девушка, которая, должно быть, совсем недавно конфирмовалась, и что-то шила. Когда я попросился на ночлег, она нисколько не испугалась, сказала, что сейчас спросит, и вышла в боковую дверь. Я крикнул ей вслед, что с меня довольно будет, если мне позволят посидеть до утра у печки.

Вскоре девушка вернулась, и следом за ней вошла ее мать, поспешно застегивая пуговицы.

Она поздоровалась и сказала, что не может, к сожалению, предложить мне особых удобств, но охотно уступит свою постель в боковой комнатке.

– А сами вы как же?

– Да ведь скоро уж утро. И к тому же дочке надо еще посидеть над шитьем.

– А что она шьет? Платье?

– Нет, только блузку. Хочет надеть ее завтра в церковь, я вот думала ей помочь, да она решила все сама сделать.

Я поставил на стол швейную машину и сказал, что на такой машине сшить блузку легче легкого.