В опущенной руке Дженни держала книгу, другой заслоняла себя от последних попыток осеннего солнца покрыть загаром ее матовое личико. Грусть, не оставляющая ее ни на минуту, прочертила неглубокие морщинки вниз от уголков рта, локоны тоже словно бы поникли под тяжестью владевшего девушкой горя.

Из всей семьи Дженни более всего скорбела о смерти Джона Брауна. С отцом ей всегда было намного легче, чем с матерью, ему она задавала свои первые вопросы о солнце, небе, облаках, о Боге и людях, с ним делилась детскими радостями и горестями. Вместе они копались в саду, гуляли, играли в шахматы, сочиняли письма Полли. Мать казалась Дженни слишком хлопотливой и занятой, чтобы приставать со своими детскими глупостями, а повзрослев, девочка начала побаиваться ее ядовитых высказываний. Алисон была для сентиментальной дочери слишком жизнерадостной, шумной, требовательной к себе и людям. Не то чтобы Дженни не любила свою матушку, она никогда бы не смогла представить себе, как можно не любить родителей, но это была скорее почтительная привязанность, тогда как с отцом ее соединяла нежная дружба, подкрепленная общностью интересов и качеств характера.

Алисон была поражена внезапной смертью мужа, но ее чувство более походило на ощущение потери чего-то привычного и необходимого, чем на сердечную утрату. Полли слишком мало знала отца, хотя его письма всегда были полны доброты и ласковых сожалений об их разлуке, и его смерть огорчила ее настолько, насколько девушка вообще могла огорчаться при ее жизнелюбивой натуре, умевшей находить за обеденным столом утешение от любой печали.

Дженни скучала по отцу, даже когда он ненадолго отлучался из дома по делам прихода, сейчас же ее тоска была огромна и необорима. Ей казалось, что теперь так будет всегда, несмотря на заверения матери и друзей в том, что время утихомирит горе и оставит только нежную память об отце. Впрочем, смерть батюшки была не единственной причиной ее одиноких прогулок по осеннему саду, где она могла предаваться своим печалям и несбыточным надеждам.

Вот уже две недели она не видела Марка. Последний раз они встречались на проповеди, куда все жители Риверкрофта и окружающих его поместий явились послушать нового священника, присланного руководить приходом вместо почившего Джона Брауна. Мистер Бродвик произнес очень пафосную проповедь, впечатлившую дам вроде миссис Хорсмен и позабавившую просвещенных аристократов. Но Дженни почти не слышала ее, рассеянно скользя глазами по привычному убранству церкви, переставшей со смертью отца быть ее вторым домом, и то и дело посматривая на модно постриженный затылок Марка, сына и наследника графа Рэдволла, чье семейство уже лет триста восседало на самой первой скамье.

Если в конце восемнадцатого века еще встречается любовь с первого взгляда, которую ныне многие образованные умы приписывают исключительно пылкому неблагоразумному Средневековью, то чувство Дженни к молодому Рэдволлу было именно таким.

Вскоре по приезде Браунов в Риверкрофт покойный ныне дед Марка, старый граф Рэдволл, нашел в преподобном Брауне приятную компанию для посиживания в библиотеке после обеда и обсуждения политических новостей. Брауну было любезно предложено пользоваться этой самой библиотекой, весьма обширной даже для такого солидного поместья, чем не преминули воспользоваться все члены его семьи. Дженни обожала читать, и Алисон, на своем примере ощутившая все минусы необразованности, регулярно дарила дочери на Рождество, наряду со скромным прибавлением к туалетам, книги по истории, пособия по домоводству или хорошим манерам. В собрании Рэдволлов же юная мисс Браун с удовольствием обнаружила сначала множество сказаний и мифов, а несколькими годами позднее – большой набор романов и поэтических сборников.