Так в полной гармонии семейного праздника мы сидели в кухне, пили глинтвейн и ели хлебцы с кусочками еще теплого окорока. Мне было уютно и тепло, ящик в моем подсознании был плотно закрыт, я смотрела в глаза собравшимся и думала, что это Рождество — как пластырь на ране, и когда мы снимем его на Новый год, кожа под ним будет белой и чистой, без намека на шрам.

Однако наутро все испортилось. Это было единственное утро в году, когда мама не валялась в постели до полудня, а завтракала с нами. Но когда я вышла в кухню к накрытому для завтрака столу, мамы там не было. Папа сидел и читал газету, дедушка с бабушкой прихлебывали кофе. Одеты они были по-праздничному: дедушка в костюме, бабушка в нарядном платье, с седыми волосами, собранными в маленький пучок. Мамы нигде не было видно. Некому было сказать мне: «С Рождеством, Ева!». Я пошла в спальню и увидела, что мама лежит в постели, а на тумбочке стоит нетронутая чашка кофе. Я не удержалась и сказала:

— Вставай, сегодня же Рождество, ты должна завтракать с нами на кухне!

Она странно посмотрела на меня:

— Да-да, я уже иду. С Рождеством.

Конечно, она так и не спустилась. Мы завтракали без нее, и пряники были на вкус как картон. Ко времени начала утренней службы мама спустилась вниз в халате и заявила, что у нее болит голова:

— Но вы идите, когда вернетесь, мне уже будет получше.

Всю службу у меня болел живот. Я не слышала, что говорил священник, только смотрела на крест на стене церкви и мысленно протягивала к нему руки. Я думала о том, что Иосиф не был настоящим отцом Иисусу, и что мама наверняка мне не родная, и что мой единственный друг на свете — это уши Бустера. Дети в хоре были наряжены ангелочками с крылышками на спинах: одна девочка надела красные чулки и напоминала аистенка. Наверное, ее мама сидит сейчас среди прихожан и проклинает себя за то, что не проследила, какие чулки натянула ее дочка, думала я и испытывала странное злорадство при мысли о том, что девочка после выступления получит выговор. Вероятно, такие мысли были вызваны завистью, ведь ее мама, по крайней мере, была с ней, а моя отлеживалась дома в постели. Когда дедушка обнаружил, что у него стащили зимние кожаные перчатки, я поняла, что это Рождество обречено: оно уже стоит на табурете с веревкой на шее. Осталось только выбить табурет.

Мы вернулись домой, отряхнули снег с обуви. Дедушка растирал заледеневшие руки. Мама уже встала и переоделась, но обед не приготовила. Дедушка с бабушкой, руководствуясь принципом «больше дела — меньше слов», взяли это на себя, и спустя час мы сидели за праздничным столом и ели домашнюю колбасу, которую они привезли с севера. Наша кухня была празднично украшена: в окне висела рождественская звезда, стол накрыт вышитой скатертью. Папа подливал всем водки. Мама опрокинула пару стопок и начала приходить в себя. Мы пели рождественские песенки, и она заливалась смехом. Так приятно было наконец расслабиться.

— Ничего удивительного, что я в плохом настроении. Я так устала. Работала как проклятая последние недели: конец года, сдача плана, потом подготовка к праздникам… Но вижу, вам трудно меня понять. Вы все накупили себе новых нарядов на Рождество, а я одна сижу тут в обносках.

Папа решил не отвечать ей, затянув новую песню. Бабушка пробормотала что-то вроде: «Ну теперь можно забыть о работе, ведь сейчас Рождество. Посмотри, какой вкусный окорок на столе.