Собрав воедино все свои работы за эти годы, Амзе еще раз просмотрел их, проверил, отредактировал, упорядочил, снова просмотрел и решил, что они готовы для публикации. И, решив так, объединил их в книгу. А когда книга была готова, он начал ходить с ней по издательствам. Но издателя для нее он так и не нашел. В разных местах ему отказывали под различными предлогами, но на самом деле все эти отказы отличались друг от друга только по форме. Поняв, что от издателей толку не будет, он решил обратиться к меценатам и покровителям научных исследований, но и тут не нашел поддержки, поскольку все эти годы никогда не появлялся в кругу университетских ученых, их жен и дочерей и теперь, когда пришел просить помощи у коллег, увидел в их глазах такой холодный гнев, который прорывался даже сквозь стекла очков, и слышал примерно вот что: «Не понимаем, почтеннейший, а кто вы, собственно, такой? Извините, но мы не имеем чести вас знать». И он уходил от них подавленный, понурив голову.

Тем не менее его усилия не пропали втуне. Он понял, что, если хочет, чтобы они его узнали, ему нужно с ними сблизиться. Но он не знал, как это делается. За годы труда над своим сочинением он стал рабом этой работы, причем до такой степени, что все время думал только о ней. Каждый день, стоило ему проснуться, ноги сразу же тащили его к письменному столу, к бумагам и перу, и глаза его, если в них не продолжали еще плыть ночные видения, тотчас начинали вглядываться в книги, или в фотографии, или в карты Гумлидаты, или в схемы тех сражений, которые привели к ее гибели. Иногда он начинал тут же добавлять кое-что к написанному накануне, а иногда за один день стирал все, что написал за много предшествующих дней. И то же самое происходило ночью. Зачастую, уже улегшись было в постель, он вскакивал, возвращался к столу и перечитывал написанное днем, то покачивая головой с удовлетворением, а то посмеиваясь над собой и над своими ошибками, которые понуждали его к новым размышлениям, поискам и исправлениям. И вот так проходили годы, а его книга все не выходила.

Иной раз, когда произведение так задерживается с публикацией, автор, если у него хватает ума, видит в этой задержке определенное благо, потому что она дает ему время для проверки своих предположений, и исправления ранее незамеченных ошибок, и обдумывания тех своих гипотез, излишняя жесткость которых могла исказить истинную картину вещей. Так и Адиэль Амзе: проверял, исправлял и обдумывал до тех пор, пока его книга не стала чистехонькой, как хорошо перебранная манная крупа.

Но издателя для нее по-прежнему не было.

Когда Адиэль Амзе совсем было отчаялся опубликовать свою книгу, случилось чудо: самый богатый из городских богачей, Гебхард Гольденталь, вдруг выразил желание ее издать. Непонятно, как дошло имя скромного исследователя до знаменитого богача и какую выгоду увидел такой богач в издании книги, не обещающей никакой прибыли своему издателю, разве что этот Гебхард Гольденталь был очень уж обременен своим богатством. А поскольку богатство не всегда приносит удовлетворение своему обладателю, он нашел удовлетворение в том, что стал покровительствовать наукам и поддерживать работы талантливых людей, чьи имена еще не получили известность, но могут прославиться впоследствии.

Впрочем, другие говорят, что дело не в этом, а в том, что Гебхарду Гольденталю было известно родовое предание, утверждавшее, что его предки принадлежали к числу изгнанников из той самой Гумлидаты, причем происходили они из знатных людей города, а один из них даже командовал отрядом горожан, который отважно противостоял готским полчищам до той последней минуты, когда готы ворвались в город и превратили его в груду развалин. Нечего и говорить, что это предание абсолютно несостоятельно, потому что в результате вторжения готов Гумлидата была стерта с лица земли — кто же может теперь утверждать, будто произошел из ее семени? Но мотивы не меняют дела: господин Гебхард Гольденталь изъявил готовность издать книгу Адиэля Амзе, несмотря на высокую стоимость такого издания, вызванную наличием множества карт и рисунков, к тому же раскрашенных автором во множество цветов: один цвет Амзе использовал для общего вида города, другой — для его храмов, еще один — для изображений жертвенников в этих храмах, и особый цвет — для их богов — Гомеша, Гуша, Гуца, Гоаха и Гуза, и другой особый цвет для их наложниц, и свой цвет — для детей и младенцев во чреве их, а еще одним цветом он раскрасил столпов гумлидатской веры — великого Гомеда, и Гихура, и Амула, и совсем иным цветом — их служителей, храмовых жриц и жрецов.