Это было еще хуже, и Маред решилась.

– Завтра, Изабель! – сказала она противно звонким и тонким голосом. – Ты найдешь деньги завтра! Попроси у матери, у кого хочешь. А если нет, я… пойду к мэтру Бюзье, твоему куратору. С исходными материалами, черновиком и списком литературы. Ты же знаешь мэтра Бюзье, он зануда еще тот. И что будет с твоей защитой, сама понимаешь! Да ты потом еще год будешь его пересдавать, и это твоего папеньку точно не обрадует!

– Ты! Ты этого не сделаешь! – взвизгнула Изабель, кидаясь к столу, хватая лежащую между ними папку и прижимая ее к груди. – Гадкая Уинни! Я же сказала, что заплачу!

– Заплатишь, – подтвердила Маред застывшими почему-то губами. – Завтра. И только попробуй куда-нибудь уехать.

Отвернувшись, она сморгнула предательскую радужную пелену в глазах. Еще не хватало расплакаться перед этой… этой… Да для нее триста крон – партия в триколь, сама сказала, а Маред писала этот диплом две недели. Днем – в библиотеке, чихая над пыльными фолиантами времен Годфруа Пятого и набирая черновой текст на вычислителе, а потом вечерами – дома, правя, выверяя каждый абзац и лишь затем перенося на чистовик.

– Я пришлю за тобой Эмми! – выпалила Изабель и кинулась мимо Маред к выходу из библиотеки.

Сунув ноги в туфли, она выскочила за дверь, унося с собой проклятый диплом, а Маред смертельно захотелось кофе. Плевать, что уже ночь. Кофе всегда помогает, когда плохо. Отец очень любил его и варил сам, не доверяя экономке. Он и Маред с детства приучил к настоящему пролансийскому напитку: черному, горькому и крепкому до густоты. А вот Эмильен кофе не любил, он пил только сидр и всегда смеялся над его крепостью…

Отойдя от стола, она подошла к окну, подставляя горячие щеки ночному ветерку, глянула на черные крыши карет, лаково блестевшие в лунном свете. Снизу все так же доносилась музыка, теперь уже лерданс, легкий, будто прозрачный. Изабель пригласила ее на пикник, надо же… Хороша же она будет на пикнике в коричневом форменном платье и старой зимней обувке.

Теперь стесняться было некого, и Маред позволила себе тихонько всхлипнуть. Очень тихо, гораздо тише, чем звучал лерданс, и один-единственный раз, зная, что иначе просто расплачется. Еще не хватало идти потом через весь дом с распухшим носом и красными глазами. Хватит того, что щеки пылают – хоть омлет на них пеки, как смеялся отец.

Глубоко вздохнув, Маред шагнула от окна – и услышала треск. Глянула вниз и чуть не зарыдала. Да что за вечер такой! Юбка, вроде уцелевшая при прыжке с омнибуса, зацепилась за шляпку гвоздя, торчащую из кресла рядом. И теперь по шву зияла огромная дыра, которую едва сдерживала единственная нитка. В панике схватив подол, Маред попыталась хоть как-то подтянуть стежки. Ну что же это такое? Нитка застревала в жестком сукне, никак не желая растягиваться обратно, пока Маред не разорвала ее в нескольких местах и не связала кончики, соорудив подобие крупных стежков, держащих два куска ткани вместе.

И когда в коридоре послышались мужские голоса, она не сразу сообразила, что так и стоит с задранной почти до пояса юбкой. Голоса были совсем близко, Маред заметалась, пытаясь одновременно опустить юбку, выбраться из-за проклятого кресла, перегородившего ей проход, привести в порядок растрепавшиеся, как назло, волосы… Да она выглядела, как чучело посреди поля! Краснощекое растрепанное чучело в мятом драном платье! Кое-как одернув непослушный подол, Маред шмыгнула за широкую штору, и замерла там, дрожа от стыда. Хоть бы не увидели! Бригита милосердная, хоть бы прошли мимо или поскорее ушли… И ее же будет искать экономка! – с опозданием поняла Маред, отчаянно вжимаясь в стену.

– Я дал вам такую простую задачу! – раздраженно проговорил мужчина, проходя вглубь библиотеки, его шаги гулко раздавались по паркету, такие же быстрые и злые, как слова.