|
– Доктор сказал, что у меня все в норме. – В таком случае ему самому голову проверить не мешает – до нормы вам далеко! – Ты и знаешь-то меня всего полгода, – буркнул он, передавая ей кружку. – Такие полгода целой жизни стоят, – усмехнулась она. – Ладно, так и быть, возьмите коричневый, – виновато добавила она и, набрав полную с верхом ложку из пакета с коричневым сахаром, высыпала ему в кружку. – Коричневый сахар, коричневый рис, все коричневое. Помнится, было время, когда жизнь моя наполнялась более радужными тонами. – Наверняка было время, когда вы и ноги свои видели, поглядев вниз! – моментально парировала она. Старательно размешивая сахар в его кружке, она устроила в ней маленький водоворот, и, наблюдая это, Рэфи думал, что будет, если нырнуть туда с головой: выпрыгнет ли. – Если этот кофе вас убьет, чур, я не виновата, – сказала она, передавая ему кружку. – Если я помру, я стану преследовать тебя – буду являться тебе до самой твоей смерти. Она улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными – улыбка лишь тронула губы и замерла где-то у переносицы. Он следил за тем, как утихает водоворот в его кружке, а возможность прыжка в другую реальность уносится вместе с поднимающимся вверх паром вверх. Да, чертовски трудное выдалось утро. Не до улыбок. А может, не совсем так. Может, тут уместны ухмылки. Непонятно. Рэфи передал Джессике кружку с кофе – черным, без сахара, как она любила, и оба склонились над столом друг против друга, каждый дуя на свой кофе, – ноги уперты в землю, душа витает в облаках. Он глядел на Джессику – обхватив ладонями кружку, она вперилась туда взглядом, словно то был магический кристалл. Как было бы хорошо, если б это было так, если б обладали они даром предвидения, чтобы предотвратить многое из того ужасного, чему оказались свидетелями. Ее щеки были бледны, а глаза окружены розовой тенью – единственный след пережитого утра. – Ничего себе утречко, верно, дружок? В миндалевидных глазах что-то блеснуло, но она тут же опомнилась, взяв себя в руки, кивнув и сделав глоток в качестве ответа. По легкой гримасе, которую она постаралась скрыть, Рэфи понял, что она обожглась, но, словно наперекор очевидному, сделала второй глоток. Даже кофе, и тому она бросает вызов. – В мое первое дежурство на Рождество я всю смену проиграл в шахматы с сержантом. – Повезло, – наконец подала она голос. – Ну да, – задумчиво кивнул он. – Хотя тогда я так не считал. Тогда я рвался действовать. Сорок лет спустя он с лихвой получил все то, к чему тогда рвался, но с удовольствием отдал бы это назад. Возвратил бы подарок. В обмен на время. – И выиграли? Вопрос мгновенно вернул его к реальности. – Ты про что? Что выиграл? – Шахматную партию. – Нет, – хмыкнул он, – поддался сержанту. Она поморщилась. – Я бы ни за что не поддалась. – Не сомневаюсь. Решив, что кофе теперь достаточно остыл, Рэфи наконец сделал первый глоток. Горло перехватило, он закашлялся, поперхнувшись, и, изобразив, что умирает, тут же понял, что, несмотря на все его старания, представление получилось малоубедительным и попахивает дурным вкусом. Джессика только бровью повела и продолжала пить. Он засмеялся, а потом наступило молчание. – У тебя все будет в порядке, – заверил он ее. Она кивнула, отозвавшись коротко, словно и без него это знала. – Ага. Мэри позвонили? Он кивнул. – Сразу же. Она у сестры. – Ложь как временная мера, ложь во спасение и во благо в честь Рождества. – А ты кому-нибудь звонила? Она кивнула и отвела взгляд. Вечно-то она его отводит. – А вы… вы рассказали ей? Нет. |
