|
– Разве я похож на человека, который без горячего молока жить не может? – ощерился он, и тут же лицо его выразило благоговейный восторг: – Мм-м… – Он приблизил нос к краю стаканчика, вдыхая аромат, и прикрыл веки, наслаждаясь и не желая отвлекаться зрительными впечатлениями от божественности этого наслаждения. Картонный стаканчик был таким горячим, а может, руки его так озябли, что его ожгло, словно огнем, и раскаленные жаркие иглы пронизали его тело дрожью. До этого он не сознавал, как ему холодно. – От всей души благодарю. – Не за что. Я слышал, радио сообщало, что сегодня ожидается самый холодный день в году. Сверкающие блеском штиблеты притопнули на плитах тротуара, а кожаные перчатки, словно в подтверждение этих слов, потерлись одна о другую. – Надо думать, они правы. Не говоря уже о медяках, которые, как лед. Мороз прямо-таки до яиц пробирает. Так что вот это мне в помощь будет. Наблюдатель осторожно подул на кофе, готовясь сделать первый глоток. – Он без сахара, – как бы оправдываясь, сказал Лу. – А-а, ну тогда… – Наблюдатель сделал большие глаза и быстро отнял ото рта стаканчик, словно там была отрава. – Отсутствие молока я еще могу простить, но забыть добавить сахар, это уж чересчур! – И он протянул Лу стаканчик обратно. На этот раз, распознав шутку, Лу засмеялся. – Ладно, ладно, все ясно. – Нищим выбирать не приходится, как говорится. Верно? А те, кто выбирает, могут и обнищать. Так, что ли? Наблюдатель поднял бровь, улыбнулся и наконец-то отпил из стаканчика. Полностью поглощенный ощущением тепла и током кофеина по жилам озябшего тела, он не замечал, как из наблюдателя вдруг превратился в наблюдаемого. – Да – я Гейб! – Он протянул руку. – Гэбриел вообще-то, но все, кто меня знает, зовут меня Гейбом. Лу пожал ему руку. Теплая перчатка притиснулась к холодной коже. – Я Лу, но все, кто меня знает, зовут меня «фрукт». Гейб усмехнулся. – Что ж, по крайней мере, честно. Вы не против, если я стану звать вас «Лу», пока не узнаю покороче? Они обменялись улыбками и затихли во внезапном приступе неловкости. Двое мальчишек на школьном дворе, желающие подружиться. Ноги в сверкающих штиблетах начали переминаться, делая легкое «топ-а-топ» – не то в желании согреться, не то как выражение нерешительности – уйти или остаться? Штиблеты медленно повернулись носками к зданию рядом. Их владелец вскоре последует в том же направлении. – Оживленное утро, да? – небрежно бросил Гейб, чем заставил штиблеты опять повернуться в его сторону. – Рождество не за горами, тут уж всегда толчея и горячка начинаются, – согласился Лу. – Толчея мне только на руку, – сказал Гейб, провожая взглядом брошенный ему в плошку двадцатицентовик. – Спасибо, – крикнул он вслед даме, подавшей ему милостыню едва ли не на ходу. Исходя из ее жеста, можно было решить, что монетка очутилась в плошке случайно, просто провалившись в дырку подкладки. Гейб взглянул на Лу широко раскрытыми глазами с улыбкой, которая была еще шире. – Видал? Завтра кофе я угощаю! – хохотнул он. Лу постарался как можно незаметнее заглянуть в его плошку. Двадцатицентовик там лежал на дне в полном одиночестве. – О, не беспокойтесь! Я просто время от времени опорожняю ее, ссыпая монетки, чтоб люди не считали, что я очень уж благоденствую. Знаете, как это бывает. Лу согласился с ним, в то же время не чувствуя полного согласия. – Не могу же я допустить, чтобы узнали о моем пентхаусе, что за рекой, – добавил Гейб, указывая подбородком туда, где должен был находиться пентхаус. Лу обернулся, глядя на Лиффи и на новехонький небоскреб на набережной, о котором говорил Гейб. |
