И в это время великого разложения государственности режим дошел до последней черты, дальше которой - только падение в пропасть народного гнева, где созревают его гроздья. А именно - нынешний жидо-голубой режим решил продвинуть на следующих выборах в президенты гнусную марионетку, поющую с чужого голоса - Алку Пугачевку, дочь папашки своего. Дешевый, дешевый трюк, господа сионистские свиньи! Этот номер у вас не пройдет! Народ! Народ всколыхнется и не допустит попрания своих нужд и чаяний. А вы закупайте уже билеты на все рейсы самолетов да убирайтесь на все четыре стороны, пока не вскипела, не вспухла аорта народного гнева, брызнув кроваво-красной кровью на ваши мерзкие рожи, на ваши бриллианты и толстые пачки баксов, которых так не хватает патриотам для свержения ненавистного режима.

Даже во время войны мы не жили так плохо, пишут нам ветераны, освободители Европы. Вот письмо одного такого: "Как мне смотреть в глаза молодым девушкам? При Сталине у меня стоял, как кол, а при ельцинском режиме у меня висит, как плеть. Плетью обуха не перешибешь. И что мне остается делать? Только облизываться, глядя на витрины секс-шопов. Банду Ельцина под суд! Я часто пою по утрам: "Встава-а-ай, страна огромная..." Не встает... Что же это с нами происходит, люди!? Ответьте."

Что можно ответить этому человеку? Что скоро вспухнет, инда взопреет пучина народного гнева, инда выпрет осклизло, изорвет в клочья дерьмяную, сорную траву со своих полей и житниц. Только на это и уповаем. Только тем и тешим души наши, слезами горючими умытые, аки росною травою. Ужо, ужо!..

Господи, благослови!"

Проханов потер руки и приступил наконец к основной работе - написанию большого интервью с самим собой.

Глава 18

У Анпилова не было души, потому что он был марксист. Но что-то вместо души болело у него за весь народ. Врачи говорили, что это печень. Когда народного трибуна отпускали из зоопарка домой на понедельник и вторник, он, повинуясь внутреннему позыву, шел кормить старушек. Покупал в булочной буханку самого дешевого хлеба и выходил в урочный час на бульвар. Старушки уже узнавали его приметную фигуру с оттопыренной нижней губой и буквально слетались к нему. Анпилов крошил хлеб, с умильной улыбкой наблюдая, как старушки, ругаясь, отталкивают друг друга, отнимая друг у друга крошки. Особенно ему нравилась одна старушка - самая крупная и сильная, с орлиным носом. Она всегда появлялась позднее других, по-хозяйски оглядывала всю гоп-компанию, будто удивляясь столпотворению. Казалось, она спрашивала: "А че это вы тут делаете?" Анпилов чувствовал, что это красивое создание природы является как бы негласной хозяйкой здесь, на этой аллейке. Хозяйкой не по праву силы, а по праву какой-то горделивой красоты. И другие старушки чувствовали ее жизненную силу и уступали ей. Крупная старушка молча проходила прямиком к Анпилову, и остальные старушки расступались, давая ей дорогу. Анпилов кормил старушку с руки, и она не боялась, будто чувствуя, что ни у кого не хватит духу поднять руку на такую красоту. Насытившись, старушка аккуратно утирала рот рукавом и напоследок позволяла Анпилову осторожно погладить себя по головке и даже почесать за ушком. После чего, гордо ворча, удалялась.

Но сегодня Анпилов, кроша хлеб, не дождался свою любимицу. Вроде все было, как прежде, - старушки, галдя, дрались за хлебушек, но его любимая гордая орлица отчего-то не показывалась.Когда процесс кормления подходил к концу, Анпилов, скрывая сам от себя непонятный страх, спросил, где же та, которую он так любил. Ответом ему было молчание. Только на какую-то секунду все старушки перестали есть. Анпилов повторил свой вопрос, обращаясь непосредственно к самой мелкой старушке, стоявшей у него под левой рукой.