П.: Да.

В.: Ещё на меня сильно подействовало, когда я увидела, как они живут. Как живут и о чём думают. И это при тех словах, которые они говорят!

П.: Насколько, всё-таки, в этой жизни ничего не меняется! А если меняются, то только внешние формы. Подавляющие как были всегда признанными, так ими и остаются. Меняют только вывески. Была католическая инквизиция, её обличили, объяснили, что от Христа в католичестве ничего нет, все вроде бы поняли, церковь разогнали, так публика на смену призвала Наполеона. Наполеона убрали на остров Святой Елены — пришли другие, такие же. Но под другими названиями. У нас в стране — то же самое! Народ после социалистической революции с энтузиазмом рушил православные храмы, гадить в них ходили разве что не толпами, а ведь незадолго до того те же самые люди там поклонялись, ночи напролёт на коленях выстаивали! «Прозрели»! Не помню, кто вывел такой закон: чем кардинальнее меняются символы, тем в большей степени ничего не меняется. Был крест, стала звезда, потом опять крест — а что изменилось? Изгадили храмы — явился Сталин с той же самой инквизицией, только теперь атеистической. А не приди Сталин, пришли бы Свидетели Иеговы, если бы в те годы их было бы достаточное количество, или пятидесятники. Или целители. Эти, похоже, на подходе.

В.: А они и так уже у власти.

П.: А что, ты считаешь, что слияние православия с системой Центров уже произошло?

В.: Не явно… Но произошло. Скажем, входишь в Центр — висят дорогие иконы из Загорска.

П.: Ну и что? Иконы! Подумаешь! Пошёл да купил.

В.: Не-е-ет, эти иконы не купленные. Эти — дарёные. С благословения высших. Приходят люди — вот, пожалуйста, иконы, исцеляют. Заодно и живая реклама: если понравилось, платите деньги и заказывайте себе такие же. Да и во многих других смыслах соединились. Кто в православие людей поставляет?

П.: Ах да, конечно, они…

В.: Заметь, что прежде чем человека «исцелить» от какой-то дорогостоящей болезни, его посылают в храм причаститься, исповедаться и службу отстоять.

П.: Естественно. Там человек стоит часами, и для того, чтобы сломя голову не выскочить оттуда, должен «смириться», что всё это Богу угодно: и кадила, и блёстки, и некрофилические «лики»… Да и после рожи священника физиономия целителя не вызывает отторжения — похожие выражения, похожая сетка морщин…

В.: А ещё песнопения. Ведь в Центре в приёмной тоже подготавливающая атмосфера создаётся: пластинки крутят с иеромонахом Романом. На проигрывателе, между прочим, моего ребёнка. В сущности, краденом, хотя я сама его и принесла. Иконы, опять-таки, там же висят. Дарёные. Что это как не слияние государственной веры с Центрами?

П.: Ну так это только лишний раз доказывает, что бесполезное это занятие — обличать вновь вылупившиеся или древние формы. Картинки того, что и как творят в Центре, могут быть использованы только как материал для формулирования принципа. Но и это не поможет. И в первую очередь тем, из Центра. Ведь их подпирают тысячелетние традиции государственной религии, вся эта система «святых», в которых эти целители узнают себя, возведение в ранг чуда того, что эти святые творили. Как ни странно, но именно государственные религии, и в частности православие, лишили этих людей всякой надежды… И не только их. Я, например, могу предсказать, что эмоционально-стрессовые формы лечения никогда не будут забыты. Никогда — в смысле до самого Второго Пришествия Христа.

В.: Естественно!

П.: Это следует, хотя бы, из феномена «горячих» миссионеров. Ведь для стороннего наблюдателя наиболее «горячими» миссионерами кажутся последователи наиболее изуверских сект или монашеских орденов.