В.: Что-нибудь ещё хочешь сказать?

П.: А что тут можно сказать?.. Разве что… А может, эта вторая слева — и есть та самая главная из подавляющих?! Та царица, восточное божество, которое мелькнуло, когда мне было восемнадцать лет? Помнишь? Мы тогда вокруг её головы позолоту обдирали.

В.: Помню. Как ты скажешь, надо выяснять: она это или не она?

П.: Нет, не надо. Всё ясно. Она.

В.: В таком случае, это воздействие, которое она оказала на тебя, — в каком оно виде? Что это?

П.: А его уже нет. То ли оно исчезло от рассмотрения ситуации, то ли когда раньше — не знаю.

В.: Продолжим сегодня работу? Хочешь?

П.: Хочу… Только…

В.: Что — только?

П.: Только я думаю… Та «первая любовь»… Ведь я однажды в Ленкином альбоме свои фотографии нашёл. А она засмеялась смущённо, как будто поймали за руку, и говорит: «Только не гордись, пожалуйста!» Опять-таки, домой приглашала… А может… А может, она тоже в том коридоре получила самую сильную в своей жизни травму?!..

Глава пятьдесят первая

Золотая рыбка

… В: Разве надо — глаза открывать? Нет? Тогда закрой… А всё потому, что ты мне сопротивляешься! Я так устаю от этого… Твоё сопротивление обессиливает меня.

П.: Ох уж эти женщины! Сопротивляться им — ни-ни! А что, я тебе во всех ситуациях сопротивляюсь?

В.: Не во всех.

П.: Да я и сам чувствую, что сопротивляюсь. И даже догадываюсь когда. Когда невроз нейтральный, от наших с тобой взаимоотношений абстрагированный предельно, — я не сопротивляюсь. А когда реализация невроза хотя бы отчасти с тобой связана, начинаю сопротивляться. Больно. Но теперь начинаю понимать, что моё при этом напряжение вовсе не из-за тебя, не из-за твоих свойств как личности. Это какая-то неадекватность… Во мне. Сам в себе поначалу ревностью называл. Но с каждым выброшенным куском металла прихожу к выводу, что это не ревность. Да и вообще, похоже, в понятие «ревность» вкладывают множество смыслов.

В.: Хорошо. С чем у тебя ассоциируется твоё мне ложное сопротивление? Какой это предмет?

П.: Э… Весы! Вижу весы.

В.: Какие?

П.: Обыкновенные. Весы, как на старинных гравюрах. Две чашечки на коромысле.

В.: Вот как? И что же там, на чашечке? Нет, прежде скажи мне, какая из них перевешивает?

П.: Левая. Та, что от меня слева.

В.: Так. А что на ней?

П.: Гиря.

В.: Какая?

П.: Обыкновенная такая гиря. Стандартная магазинная. Железная. Цилиндрическая.

В.: Понятно… Железная, говоришь?.. Так… А что на другой чашечке?

П.: Стеклянный сосуд. Напоминает по форме старинную чернильницу. Сосуд из закопчённого стекла. Стекло тонкое и могло бы быть очень прозрачным.

В.: А что там внутри?

П.: На дне — чернила. Высохшие.

В.: Высохшие?.. Так… А скажи, которая из чашечек должна перевешивать?

П.: Конечно, со стеклянным сосудом! Кстати, у него и размер с чернильницу. Но вот если бы эту «чернильницу» сделать побольше… И воды налить… Нет. Надо прежде что-то сделать с гирей.

В.: Хорошо. А какой внутренний смысл этой гири?

П.: А в ней… в ней — удивительно! — золотая рыбка!

В.: Золотая рыбка? Действительно, удивительно.

П.: И ты знаешь, очень такая хорошая, красивая и здоровая золотая рыбка.

В.: Здоровая?

П.: Да. Ведь обычно заглянешь в какой-нибудь аквариум с золотой рыбкой — непременно она там с каким-нибудь изъяном. А эта совершенно здоровая… Красивая такая! Прямо удовольствие смотреть.