|
А вот девушка, которая почти пятьсот лет тому назад пошла к ручью за водой и увидела, как приближается к ней один из тех чужеземцев, что говорили на непонятном языке и приехали из немецких земель и здешние края вместе с алькальдом-мором Ламбертом Оркесом Алеманом по милости короля Жоана Первого — девушка, которую, невзирая на крики и мольбы, чужеземец уволок в чашу и там изнасиловал, — та девушка с девичеством рассталась не по своей воле. Чужеземец был статен, белокож и синеглаз и ни в чем не виноват, кроме того что кровь вскипела, но девушка любить его была не в силах, когда же пришло время — родила, как умела. И вот с тех пор на протяжении четырех столетий синие германские глаза то появляются, то исчезают — словно кометы, которые пропадают по дороге с небес и возникают, когда их уже никто не ждет… Впрочем, может быть, это происходит оттого, что никому в голову не приходит отмечать их появление и вывести из этого закономерность.
…А сейчас семейство переезжает в первый раз. Они отправились из Монте-Лавре в Сан-Кристован в тот летний день, что кончился дождем. Они пересекли всю провинцию с севера на юг — чего это понесло Домингоса так далеко — не сапожник, а горе луковое, лентяй запьянцовский, — но в Монте-Лавре жить стало трудно, виной тому вино и то, что руки у мастера не тем концом вставлены. Тестюшка, одолжите мне телегу и осла, и поеду я жить в Сан-Кристован. Что ж, поезжай, может, там ты образумишься, задумаешься о жене да о сыне, только поскорей верни мне телегу и осла, они мне нужны. Двигались по проселку, иногда выбирались и на тракт, но потом, чтобы сократить путь, приходилось ехать и вовсе без дороги, по полям, по холмам. Пообедали в тени одинокого дерева, Домингос Мау-Темпо выпил бутылку вина, да без толку: все равно оно потом вышло по дороге. Они оставили по левую руку Монтенар и держали все к югу. Дождь застиг их, когда до Сан-Кристована оставался час пути — не дождь, а прямо потоп — плохая примета; но сегодня день выдался солнечный, и Сара да Консейсан, сидя в садике, шьет юбку, а сын ее, который еще нетвердо стоит на ногах, ковыляет вдоль стены дома. Домингос Мау-Темпо отправился обратно в Монте-Лавре вернуть тестю телегу и осла да сказать, что живут они теперь в хорошем доме, что заказчики уже стучатся в дверь и работы — полно. Он вернется пешком на следующий день, хоть бы не напился — ведь хороший же человек, да вот попивает, ну, Бог даст, выправится, бывали и совсем горькие пьяницы, однако взялись за ум; вот и он возьмется, а иначе нет на земле правды: у нас ведь ребенок, а скоро и второй появится, им настоящий отец нужен, а уж я-то все сделаю, чтобы жили мы ладно и хорошо. Жоан добрался по стене до изгороди, крепко схватился за колья: руки у него были сильнее, чем ноги, выглянул наружу. Ему еще мало что видно: полоска улицы, раскисшей от вчерашнего дождя, лужи, в которых отражается небо, желтый кот на пороге дома напротив, подставивший брюхо солнцу… Где-то поет петух. Женский голос зовет: Мария! и другой, полудетский, отзывается: Иду! Знойное безмолвие окутывает улицу: скоро грязь засохнет и снова обратится в пыль. Жоан больше не хочет смотреть, он разжимает кулаки и, с трудом повернувшись, отправляется в долгое обратное путешествие — к матери. Сара да Консейсан опускает шитье на колени, протягивает к нему руки: Иди сюда, мальчик мой, иди сюда. Руки ее обещают защиту. Но между ними и Жоаном пролег непонятный, ненадежный, бескрайний мир. По земле вьется прозрачная, кружевная тень. Когда Ламберто Оркес Алеман поднимался на башню своего замка, глазом было не окинуть открывавшиеся перед ним владения. Он хозяин этих мест — десять легуа длины, три легуа ширины, — ему дано право собирать с округи налог, а еще ему приказано заселить землю — нет, конечно, ту девушку у ручья изнасиловал чужестранец не по его приказу, но раз уж так случилось, тем лучше. |
