|
Судя по выражению лица хозяина дома, минуту назад он лихорадочно бегал и что-то искал, сейчас его глаза в ужасе метались от меня к двери и наоборот. Половина девушек выглядела едва ли не обезумевшей от ужаса; по их юным лицам стекали слёзы, едва прикрытые тела вжались в стены так, словно хотели слиться с ними. Другая половина девиц выглядела жутко: они сидели или лежали в расслабленных позах, их лица напоминали лица сильно пьяных людей, в глазах застыло странное выражение, лишённое осмысленности. Тут к гадалке не ходи: ублюдок Ефим напичкал их наркотой. Не нужно было быть специалистом в этом деле, чтобы определить, что девушки находились под кайфом. Меня передёрнуло от хаоса эмоций: неподдельное сопереживание этим несчастным хрупким созданиям, отвращение от их вида, лютая ярость к Глинскому… Зло, сотворённое им, не имеет ни единого шанса ни быть оправданным, ни заслужить прощения. Всю жизнь я презирал таких, как он.
— Не убивай меня! Отпусти! Я заплачу денег, сколько попросишь! Я богат, куда богаче твоей семьи! — обратился ко мне Ефим тоном, в котором поразительным образом сочетались ненависть ко мне и безумная жажда сохранить жизнь любой ценой. — Даже разговаривать с тобой омерзительно, — бросил я, содрогаясь при мысли, что человек может превратить себя в такую вот жалкую пародию на самого себя. — Ты не заслуживаешь лёгкой, быстрой казни. Таких, как ты, я бы подвергал пыткам. — Мы закончили, господин Амато. — В комнату вошёл один из моих людей. — Какие будут приказания дальше? — Отведите этого… — Я кивнул на Глинского: — … куда-нибудь и напичкайте до отказа наркотой. — Простите, что спрашиваю, господин, но зачем? — Затем, что он должен испытать на собственной шкуре то, что делал с другими. — Понял. Боец схватил Глинского, но тот начал вырываться, тогда я прострелил ему ногу — Ефим заорал от боли. — Вначале займитесь его раной, он не должен умереть от заражения или потери крови, — велел я. — И смотрите, чтобы он ничего не сделал с собой. Я, конечно, сомневаюсь, что этот урод способен собственноручно оборвать свою жизнь, но мало ли, на что только не готов человек в отчаянии… Боец увёл проклинающего меня Глинского. — Есть тут кто-то из вас, кто не под кайфом? — обратился я к девушкам. — Мы не употребляли ничего, — тихо, испуганно ответила старшая из них, указывая на себя и ещё троих. — Отчего такое разделение? — Господин Глинский колол только тех, кто отказывал ему в повиновении, — пояснила она все так же испуганно. — Вам больше не надо называть его господином, — поморщился я. Оглядев их перепуганные лица, добавил: — И бояться его вам тоже больше не надо. Вы все из простых семей? — Нет, я и она, — всё та же девица указала на стоящую рядом приятельницу по несчастью, — из дворянских семей. — О как! — Я был, признаться, искренне удивлён. Ефим, конечно, козёл, но я не думал, что он ещё и безумец. Держать в плену и трахать знатных девиц… довольно опасная затея. — Напишите свои адреса, — велел я. — Сегодня вы все окажетесь дома. У одной из пленниц задрожали губы и она, схватившись за лицо, зарыдала. — Ох, господин… спасибо, спасибо вам… — Ну-ну, — отмахнулся я, не выносивший женских слёз. — Как я могу узнать адреса тех, кто под кайфом? — Я покажу вам, где господин… то есть этот человек хранил наши вещи, сумочки и прочее… быть может, там будут документы… Аристократка-пленница отвела меня к шкафу, открыла его, отодвинула кучу вешалок с костюмами, задняя стенка шкафа оказалась потайной дверью, за которой пряталось отделение поменьше. |
