— Что «все»? — прошептала я на последнем издыхании.

— Пожизненное, — строго сказал Ромка.

— Мама, — икнула я и тихонько сползла по стенке.

Воображение услужливо нарисовало одиночную камеру, кишащую тараканами, тюремную баланду и совершенно неподкупного надзирателя. Он молча выводит меня на прогулку и при этом укоризненно смотрит в глаза.

— Господи, — прошептали губы отдельно от моего сознания, — пронеси чашу сию мимо рабы твоей недостойной. Я тебе свечку поставлю, самую дорогую, а? Пусть все окажется сном! Вот сейчас я проснусь в своей постельке и сразу же начну другую жизнь. Договорились?

Однако силы небесные не пожелали пойти на компромисс, и правосудие в лице соседа Ромки настойчиво призывало меня к гражданской ответственности.

— Жень, а Жень, я позвонил ментам. Они велели ничего не трогать и ждать их приезда. Ну, я, пожалуй, пойду. Тебе сейчас не до соли, — смущенно возвестил сосед.

— Стой, предатель! — закричала я. — Вызвал ментов и линяешь? Хочешь всю ответственность переложить на хрупкие женские плечи? Ничего у тебя не выйдет, дорогой мой. Может, если б не ты, я потихонечку расчленила Ковалева и незаметно спустила в унитаз. А ты приперся и все испортил! Теперь дожидайся своих коллег вместе со мной — будешь меня отмазывать.

Я кипела праведным гневом, понимая прекрасно, что Роман поступил совершенно правильно и что зря я нападаю на него. Но слишком велик был страх перед служителями Фемиды — я не могла встретить их один на один (мертвый Славик, разумеется, не в счет).

— Ты чего городишь-то, а? Чего городишь, совсем с ума сошла? Еще расчлененки тебе не хватает! И никакой я не предатель, просто не хочу связываться с ментурой — меня запросто могут погнать со службы. Впрочем, все равно теперь будет куча неприятностей. Ладно, — смилостивился работник полосатого жезла, — остаюсь с тобой.

Милиционеры приехали гораздо быстрее, чем я предполагала. Видимо, на трупы у них совершенно четкие директивы: сначала покойники, а все остальное подождет! Пройдя все унизительные процедуры по установлению моей темной личности, снятия отпечатков пальцев, заполнения протокола и знакомства со следователем, я отправилась в отделение для дальнейшего разбирательства.

— Простите, пожалуйста, не могли бы вы зачитать мои права, — очень, на мой взгляд, вежливо попросила я почетный эскорт в милицейской форме.

Громкий хохот послужил мне ответом. Я же лично ничего смешного в просьбе не находила: во всех американских фильмах арестованным девушкам красавец-следователь зачитывает их права, очень страстно глядя при этом в прекрасные честные глаза. Моего следователя красавцем можно было бы назвать с некоторой натяжкой. Через его левый глаз проходил немаленький шрам, что, согласитесь, не могло служить украшением даже такому видному (около двух метров роста и, кажется, столько же в плечах) мужчине.

Отделение, куда меня привезли, вернее, доставили, встретило угрюмым молчанием, тусклым светом и мрачным лицом дежурного за грязным (для маскировки, наверное) стеклом. Кабинет следователя располагался на втором этаже. На стене почему-то вместо портрета родоначальника всей милиции тов. Дзержинского висел портрет Бельмондо. Это рассмешило меня, и я глупо хихикнула.

— Я на вашем месте, гражданочка Зайцева, не смеялся бы, а серьезно задумался над своей дальнейшей участью. Обязан предупредить, что чистосердечное признание смягчает вину...

— И удлиняет срок, — закончила я фразу следователя, — мне не в чем признаваться. Я не убивала Сла.