Они въехали в район частных домов и начали спускаться к Фагерстранду.

– Притормози-ка, – сказала Жанетт. – Дом должен быть где-то здесь.

Хуртиг сбросил скорость, проехал вдоль длинной живой изгороди, окружавшей виллу, въехал на ведущую к гаражу подъездную дорожку и остановился.

В некоторых окнах огромной виллы горел свет, хотя его владелица по понятной причине не могла быть дома. Светились окна прихожей, а также кухни и одной из комнат на втором этаже.

Когда они шли к дому, Хуртиг через окно заметил кое-что, что они уже видели раньше.

Букет желтых цветов.

Гостиница “Шёфарт”

У мести привкус желчи. Можно чистить зубы сколько угодно – это не поможет, привкус никуда не денется. Он въелся в эмаль и десны.

Мадлен Сильверберг поселилась в гостинице “Шёфарт” в Сёдермальме и теперь стояла в ванной, приводя себя в порядок. Через несколько часов ей предстояло встретиться с женщиной, которая когда-то называла себя ее матерью, и Мадлен хотела быть как можно красивее. Она вынула из косметички карандаш и слегка подкрасилась.

Как и ненависть, месть провела тонкие ниточки морщин по ее красивому лицу, но если горечь проложила резкие складки в углах рта, то месть оставила свои метки возле глаз и на лбу. Мадлен знала, что ее считают красивой, но сама никогда так не думала. В собственных глазах она всегда была уродом. Заметная глубокая морщина между глаз, прямо над переносицей, становилась все глубже. Слишком долго она в тревоге хмурила лоб, а из-за кислого привкуса во рту на лицо ложилась злая гримаса.

Она так и не успела забыть о прошлом, и между той, какая она сейчас, и той, какой она когда-то была, лежала целая вселенная событий и обстоятельств. Ей представлялось, что другие версии ее существуют параллельно с ней, в других мирах.

Но именно этот мир был ее миром, и в нем она была убийцей, лишившей жизни семерых человек. Шестеро из них заслуживали смерти, но в седьмом случае речь шла о guilt by association. Возможный преступник – таким его сформировали бы среда, в которой ему предстояло вырасти, и унаследованная кровь.

Мадлен застегнула молнию на косметичке, вышла из ванной в маленькую комнату и присела на кровать, на которой до нее уже сидели, спали, занимались любовью и, вероятно, ненавидели кого-то тысячи человек.

В изножье кровати лежала дорожная сумка – настолько новая, что у Мадлен еще не образовалось никакой связи с нею, но содержавшая все необходимое. Некоторое время назад Мадлен позвонила Шарлотте Сильверберг и сказала, что хочет встретиться с ней. Что им надо поговорить и что потом она оставит ее в покое.

Через несколько часов она будет сидеть напротив женщины, которая когда-то называла себя ее матерью. Они будут говорить о свиноферме возле Струэра и о том, что там происходило.

Вместе они вспомнят, как были в Дании, поговорят о событиях в загоне для поросят – как другие, нормальные люди рассказывают об отлично проведенном отпуске. Но не о прекрасных солнечных деньках, не о мелком песочке и уютных ресторанчиках они станут говорить. Они вспомнят мальчишек, которых накачивают наркотиками и стравливают друг с другом, мужчин, которые потеют, лежа на юных девочках, и женщин, которые, называя себя мамами, изнывают от похоти, глядя на все это.

Они будут говорить столько, сколько понадобится, и она, Мадлен, проиллюстрирует свой рассказ двадцатью поляроидными снимками, которые явят миру, чем занимались ее приемные родители.

Она покажет документ из копенгагенской больницы, из которого следует, что она родилась недоношенной, что ее забрали у биологической матери вместе с плацентой —ученое название детского места. А еще в этом документе написано, что она была в длину тридцать девять сантиметров, весила неполных два килограмма и что ее поместили в кувез с подозрением на желтуху.