— Ну-ка заткнись! — прорычал стражник помоложе. — По крайней мере на несколько минут!

— Пятно, — прошептал Стоттс. — Шлепать… лист… хлеб. Кости. Мясо-палка. Горячий стучать.

Шепот — это еще хуже, подумал Рейт. Конечно же, за исключением того, что он отвлекал, что и мог использовать Соландер.

На мгновение свет стал очень ярким — настолько ярким, чтобы оба стражника обернулись. Соландер светился, подобно небольшому солнцу в центре своей камеры, освещенной как снаружи, так и изнутри. В то мгновение он был прекраснее, чем его когда-либо видел Рейт. Затем он исчез, а вместе с ним и свет, и какое-то время Рейт не видел ничего, кроме ослепительного света, очертание которого горело у него в глазах. Когда его зрение прояснилось, стражники кинулись к камере Соландера. Рейт ждал, не сдвигаясь с места — пока он стоял тихо, он мог надеяться, что ни один из них не побежит обратно к нему.

Он надеялся, что план Соландера включал их обоих. Он надеялся. Он доверял. И он ждал, потому что, если побежать, один из стражников, несомненно, бросится за ним, и…

Они отомкнули камеру Соландера, распахнули дверь и ворвались внутрь. Дверь с лязгом захлопнулась за ними, и вдоль краев взорвалось голубое пламя, превращая все в массу расплавленного белого камня, скрыться от которой было невозможно.

Тут же появился Соландер.

— Пошли. Не идеальный вариант, но у нас нет выбора.

Велин отбивалась от Фарси и нескольких других Магистров, которые тащили ее в Золотое Здание. На обратном пути Фарси потчевал ее историями о том, сколько людей, которые так и не смогли выйти наружу, исчезло внутри против их воли.

Но как бы решительно ни была настроена Велин, она не надеялась одержать победу в сражении — ведь она связана, а противники безнадежно превосходили ее числом. Ей пришлось довольствоваться тем, что удалось ударить некоторых из них и по крайней мере о встрече с ней могут свидетельствовать их синяки.

Они затащили ее в комнату, где ряды стульев поднимались до высокого потолка, и яркий — даже болезненно-ослепительный — свет изливался на отчетливый полукруг на полу впереди. Они затянули Велин на свет и привязали к стулу — все еще связанную, обнаженную и замерзшую.

Когда ее вели, она успела заметить, что комната была почти пуста, но сейчас, пойманные безжалостным светом, ее глаза видели за ним только черноту.

Скоро они что-нибудь скажут, подумала Велин. Будут задавать ей вопросы. Требовать сообщить им все, что она, возможно, знает. Она уже решила, что отвечать не будет. Когда ее подвергнут допросу с использованием элементов магии — а они обязательно это сделают, — она скажет им то, что они хотят знать. Но добровольно не сделает ничего. Она ни за что не предаст себя.

Но ее ни о чем не спрашивали. Она знала, что они здесь. Чувствовала, что они смотрят на нее. Даже не видя их, ощущала их присутствие. Хотя она могла быть и одна в этой огромной комнате. Одна под этим безжалостным светом. Ее сердце бешено колотилось, а во рту пересохло. Казалось, тишина была вечной.

Может быть, они ушли сразу после того, как привели ее в эту комнату и привязали к стулу. Может быть, она просто представляла, что они сидят, уставившись на нее. Может, они намеревались оставить ее здесь. Она попыталась высвободиться, но ее связал человек, знавший свое дело и не желающий рисковать. Она не могла даже хоть немного ослабить веревки.

Она одна? Или за ней безмолвно наблюдают? Будут ли ее пытать? Не похоже, чтобы они просто ждали, пока она заговорит. Они в любое время могут получить от нее ответы на интересующие их вопросы; так зачем же держать ее здесь, униженную и беспомощную, если только у них нет причины заставить ее бояться? Это просто отвратительно.