|
«Сейчас приедет, держитесь». Что было дальше – не знаю, ничего не помню. Я даже подумать не мог, что умру. И вряд ли об этом догадывался Такахаси. Все были уверены: вот довезут до больницы, а там умереть уже не дадут. По сравнению с мыслями о смерти, куда отчетливее было желание выполнить свою работу. Выполнить свой долг как дежурного по станции. Даже когда умывался, в голове роились только мысли о работе и сослуживцах. Говорят, у меня изо рта шла пена. Что крепко вцепился в то полотенце, которым вытирал лицо, и все никак не выпускал его из рук. Тем временем один из наших коллег по фамилии Конно сделал очень хорошее дело: в офисе хранился кислородный баллон. Он принес его и дал подышать мне и Хисинуме. У меня было тяжелое состояние. Настолько тяжелое, что маску своими силами держать не мог. Причем с открытыми глазами. А Хисинума держал сам. Это о чем говорит – тогда мое состояние было даже тяжелее, чем у Хисинумы. Носилок нам не досталось, на них несли Такахаси. Тогда один из сотрудников пошел на выход Утисавайтё и принес носилки оттуда. На них уложили меня – как более тяжелого. Хисинуму волокли в новой простыне из постельного комплекта в офисе. И вот на выходе Al1 мы ждали, когда нас заберет неотложка. Но, как говорят и другие, та все никак не приезжала. Меня привезли в больницу университета Дзинъэй, в себя я пришел лишь на следующий день – часов в одиннадцать утра. Изо рта торчали две трубки для подачи кислорода и приведения легких в движение. Говорить невозможно. В шее капельница. Чего-то там в обеих артериях. И вокруг стоит моя семья. Потом приходили навестить четыре наших коллеги со станции Касумигасэки. Голоса у меня не было, поэтому я попросил у них ручку. Пальцы не слушаются – зажал в руке и еле-еле написал имя «Иссё». В смысле – Иссё Такахаси. Мы все его звали так. Ну, то есть, имелось в виду, как он. Вдруг один перекрещивает руки. В том смысле, что с ним – всё. Хотел спросить про Хисинуму, но не могу вспомнить его имя – память отказывает. Написал катаканой «помощник». Ответ тот же. Выходит, с ним тоже все кончено. Далее написал «касуми». В том смысле, не пострадал ли кто-нибудь еще из работников станции? Нет. Оказалось, что я был самым тяжелым. Посещала мысль: выжил лишь я один. Что все это было, я так и не понял, но знаю одно: я побывал на краю смерти, выжил и вернулся. Да вот, спасся, думал я, когда меня навещали самые разные люди. И пусть простят меня другие, но радость выживания придала силы, и ночью 21-го, когда я очнулся, уснуть я толком не мог. Как не может уснуть ребенок накануне первого в своей жизни похода. Вот такие дела. Я выжил благодаря окружающим. Они молниеносно сориентировались и оказали мне помощь. И это спасло мне жизнь. До 31 марта я пролежал в больнице, затем продолжил лечение дома. Организм постепенно приходил в норму, но душевное состояние оставляло желать лучшего. Перво-наперво, сон – неглубокий, в конце концов засыпаю, но проходит два-три часа, и глаза раскрываются сами. И больше не спится. И так целыми днями. Нелегко пришлось. Помимо того, меня охватывала злость, какая-то раздражительность. Не в отношении кого-то, а вообще. Видимо, сказывалось возбуждение организма. Выпивать я не мог, успокоить душу было нечем. Сосредоточиться на чем-то одном не получалось. Даже сейчас, пытаюсь сдерживаться, но бывает – что-то приходит в голову, и становится нестерпимо. Жена первое время относилась ко мне с пониманием, но я крыл всех без разбору, и это, естественно, никуда не годилось. Я понимал, что пора бы вернуться на работу. Верил, что, облачившись в форму, выйдя на платформу, я смогу побороть себя. И первый шаг к преодолению – возвращение на рабочее место. Никаких внешних симптомов, но душевный груз тяжек. И груз этот необходимо скинуть с плеч. Оставался страх от самой мысли о работе на станции. |
