Сергей Лукьяненко. Поезд в Тёплый Край1. Купе
— Идет дождь, — сказала жена. — Дождь… Тихо, почти равнодушно. Она давно говорила таким тоном. С той минуты на пропахшем мазутом перроне, когда стало ясно — дети не успевают. И даже если они пробились на площадь между вокзалами — никакая сила не пронесет их сквозь клокочущий людской водоворот. Здесь, на узком пространстве между стенами, путями, оцепленными солдатами поездами, метались и метались те, кто не достал билета: когда‑то люди, теперь просто — остающиеся. Временами кто‑нибудь не то от отчаяния, не то в слепой вере в удачу бросался к поездам: зелено‑серым, теплым, несущим в себе движение и надежду… Били автоматные очереди, и толпа на мгновение отступала. Потом по вокзальному радио объявили, что пустят газ, но толпа словно не слышала, не понимала… Он втащил жену в тамбур, в очередной раз показал проводнице билеты. И они скрылись в келейном уюте четырехместного купе. Два места пустовали, и драгоценные билеты мятыми бумажками валялись на углу откидного столика. А за окном поезда уже бесновались, растирая слезящиеся глаза, оставшиеся. В неизбежные щели подтекал Си‑Эн, и они с женой торопливо лили на носовые платки припасенную минералку, прикрывали лицо жалкими самодельными респираторами. А поезд уже тронулся, и последние автоматчики запрыгивали в отведенный им хвостовой вагон. Толпа затихла, то ли газ подействовал, то ли осознала, что ничего не изменишь. И тогда со свинцово‑серого неба повалил крупный снег. Первый августовский снег… — Ты спишь? — спросила жена. — Будешь чай? Он кивнул, понимая, что должен взять грязные стаканы, сполоснуть их в туалете, в крошечной треугольной раковине… Пойти к проводнице, наполнить кипятком чайник — если окажется свободный, или стаканы — если будет кипяток. А потом осторожно сыпать заварку в слегка горячую воду и размешивать ее ложечкой, пытаясь придать чаю коричневый оттенок… Жена молча взяла стаканы и вышла. Поезд шел медленно — наверное, приближался к разъезду… «Ничего, — подумал он и сам испугался мыслей — они были холодными и скользкими, как дождевые плети за окном. — Ничего, это последний дождь. За поездом идет Зима. Теперь будет лишь снег». Где‑то в глубине вагона звякнуло разбитое стекло. Захныкал ребенок. Послышался тонкий голос проводницы — она с кем‑то ругалась. Несколько раз хлопнуло — то ли стреляли из пистолета, то ли дергали заклинившуюся дверь. Он осторожно потянул вниз оконную раму. Ворвался воздух — холодный, прощально‑влажный. И дождевые капли, быстрые, хлесткие, бьющие в глаза. Он высунул голову, пытаясь разглядеть состав. Но увидел лишь длинный выгнутый сегмент поезда, скользящий по рельсам, убегающий от Зимы. «Почему они не взрывают пути? — подумал он. — Я бы непременно взрывал. Или так хорошо охраняют?» Он втянулся обратно в купе, взял со столика пачку сигарет, закурил. Экономить табак не было смысла — запасался с расчетом на сына. А сын о с т а л с я. Опоздал… или не захотел? Он ведь знал истинную цену билетов… Какая разница. У них теперь всего с запасом. Вошла жена, с двумя стаканами, чистыми, но пустыми. Вяло сказала: — Кипятка нет… Сходишь позже. Он кивнул, досасывая мокрый окурок. Дым несло в купе. — Что там, в коридоре? — Разбили стекло, камнем. В первом купе, где майор с тремя женщинами. Жена отвечала сухим, чуть раздраженным голосом. Словно докладывала на каком‑то собрании. |
