Оказался не способен, и теперь я должна крутиться сама.

Светик в гневе закуривает.

— Пойми, болван, я из кожи лезу, чтобы он влюбился, но у меня может сорваться. Я вообще могу ему не глянуться.

Но Светик глянулась. И даже более того… Неделю (всего лишь неделю!) спустя Тонкострунов и Светик сидят в кафе «Лира». Оркестрик играет на возвышении, а певица поет про южные ночи и про южные звезды, крупные, как апельсины. Светик грустна.

Светик мило и просто ему рассказывает, что она уже ничего не ждет от жизни. Ни южных ночей. Ни южных звезд. Но она, пожалуй, была бы немножечко счастлива, если бы подружка или друг подарили ей, например, немудреную икону с изображением Божьей Матери. Или какую-нибудь шкатулочку. С такими вот небольшими радостями уже можно жить. А многого она от жизни не ждет.

— У меня как раз есть такая икона. — Тонкострунов оживляется. — И представь, Света, именно Божьей Матери. Но она… она столько же моя, сколько и моей жены, — жаль, что я не смогу подарить.

— И не надо, милый.

Певичка знай поет с эстрады про южные ночи, а Тонкострунов вдруг начинает испытывать неловкость:

— Как жаль…

— Не жалей. Я брякнула наугад… Это же минутная фантазия. Бабский каприз.

— Но я действительно хотел бы сделать тебе приятное.

— Пустое. Не расстраивайся.

Оркестрик играет о любви — о тех минутах, которые у людей есть и которых, в сущности, у них нет.

Тонкострунов говорит:

— Когда мы будем с тобой ближе и роднее, я обязательно сделаю тебе какой-нибудь потрясающий подарок — но для этого нужно время.

— Время?

— Да. Я же должен развестись.

Светик едва не поперхнулась — она никак не думала, что дело у них идет на таком серьезе и на такой глубине. Его желание «быть ближе и роднее» она понимала в несколько облегченном варианте. Только тут до нее доходит, что милый и симпатичный Тонкострунов обманывает свою жену впервые. Бедняжка. Глубоко порядочный человек. Этих людей встречаешь именно тогда, когда не надо.

Потягивая через соломинку мускатный коктейль, она разглядывает Тонкострунова — а он весь увлечен… Увлечен и озабочен:

— Я должен развестись. Если это любовь… я должен разъехаться. И еще одно — и тут, Светлана, ты меня пойми, — я буду всю жизнь обеспечивать ребенка и заботиться о нем. Это мой сын. И он останется моим сыном…

Отступать поздно. И Светик поддакивает:

— Конечно, милый. Конечно.

Тонкострунов говорит горячо, трепетно. Светик любуется им, но мало-помалу в ней возникает здоровое презрение к этой милой водоросли, которая тут же клонится до земли, едва ее чуть-чуть наклонили.

Разумеется, ему тяжело. Разумеется, его мучит совесть. Ах, как ему тяжело. А оркестрик играет о любви, и о южных ночах, и о южных звездах. Тонкострунов говорит:

— Я грешник, Светлана, я большой грешник. Мы с тобой сидим. Мы смеемся. Мы счастливы. А ведь она — одна…

— Смотри проще, милый. Может быть, она тоже не одна.

— Что ты! Она чудесная жена, ей и в голову не приходит все такое. Это я грешник, я большой грешник, Светлана…

Светик смеется. Однако она ошибается — Валя Тонкострунова действительно сейчас одна, сидит дома и ждет мужа.

Время позднее. Телевизор уже молчит.

— Как ты провела вечер? — спрашивает Тонкострунов, когда приходит домой, — он нервничает и спрашивает первым. Ему совестно.