Змей не обращал внимания на людей, он спустился с подветренной стороны в выжженный дотла сад и засвистел.

До нутра пронизывающий, сбивающий с ног свист, от которого люди падали на колени, едва находили силы ползти и затыкали уши, этот громоподобный свист оборвал трубное гудение пламени. Пламя и дым сорвались с дворца и неслись по ветру. Несколько сот ратников, которые с дубинами в руках сторожили искрени по северо-восточным границам усадьбы, вжимались в землю, спасаясь от испепеляющего вихря.

Казалось, еще мгновение-другое — поваленные по окрестным полям люди оглохнут, раздавленные умопомрачающим свистом, но, верно, и змей выдохся, он смолк. Сбитое было с дворца пламя снова взметнулось, змей ворочался и отдувался. Набравшись духа, он снова ударил из сомкнутой щелью пасти, режущий вихрь слизнул с дворца огонь и понес его над землей.

В воздухе потемнело. Сквозь сизую пелену пробивало кровавое зимнее солнце, и, когда змей выдохся, смолк, судорожно раздувая бока и разевая пасть, из рваных клубов тумана посыпался мелкий дождь. Новый протяжный свист вызвал из темнеющих туч снег. Чем сильнее надрывался змей, тем пуще нахлестывал дождь, рождаясь как будто бы над самой землей, сгущаясь из воздуха. Вместе с крупными каплями холодного ливня летела снежная крупа, град, и все завертел, скрывая солнце, буран.

Не прошло и получаса, как белые сугробы погребли под собой грязь, в снегу стояли обугленные раскорякой деревья, по закоптелым, в потеках стенам дворца сочилась тающая вода. Над полями сеялся холодный осенний дождик, а верстою дальше сияло летнее солнце.

Пахло мокрой золой и гарью, местами над развалинами блуждающего дворца струился среди талых сугробов чахлый дымок, но открытый огонь нигде уж не мог пробиться.

Змей, деятельно скакавший по всему саду, чтобы задувать пожар с того и с другого бока, как-то сразу устал и сник. Опустившись среди раскислой грязи, он окутался паром, вода разлитой под сожженными деревьями лужи кипела вокруг раскаленной чешуи брюха и лап. От змея исходил жар едва притушенной головни, неровное дыхание его обжигало, так что поблизости снова начинали тлеть, занимались бегущими язычками пламени ломаные стволы и ветви деревьев. Змей отворачивался от дворца, чтобы не поджечь его ненароком, и кое-кто из случайных свидетелей утверждал потом, что раз или два Смок, измученно вздыхая, прикрывал пасть крылом — как воспитанный человек, который желает уберечь окружающих от своего нечистого дыхания.

Толстые лапы змея скользили, он пошатывался от утомления и, кажется, плохо соображал — топтался возле пожарища, подминая ломанные-переломанные деревья, и все не мог припомнить, что дальше. Надо было выбираться, как видно. Смок повернул, бессильно волоча по земле граненный хвост, ограду он кое-как переступил, раздавил брюхом и дальше поковылял, спотыкаясь и волоча по земле кончики полураскрытых крыльев. Жаркое, больное дыхание его опаляло на сотню шагов вокруг, трава горела под брюхом, когда останавливался передохнуть.

Народ бежал на пути змея, очистив все на версту, но Смок, вольно или невольно, придерживался большой государевой дороги, которая неминуемо выводила его к городу.

Нельзя утверждать, что это был намеренный замысел — подвергнуть Толпень разорению. Когда деревенского вида избы, амбары, клети, клетушки захрустели у змея под брюхом, он с усилием поднял голову, мутно всматриваясь во встающий за зелеными купами Невльского предместья город. И словно бы удивился. Как заплутавший пьяница, который нежданно-негаданно обнаружил перед собой препятствие. Большая уродливая голова его на жилистой шее укоризненно покачивалась. Попавший случайно под ногу курятник дымил, ошалевшие от возмущения куры с беспримерной храбростью кудахтали и метались вокруг чудовища, но Смок не замечал того, что делалось под ногами. Он тупо разглядывал город, натужно кумекая, а потом побежал, тяжело и грузно затопал, сокрушая трехпалой лапой то дом, до яблоню; распластанные крылья секли верхушки вязов и тополей, задевая крыши, взметали брызги черепицы и целые тучи соломенной трухи.