– Он отдал государственное кольцо Пердикке, – сказал Птолемей.

Они помолчали. Настороженный твердый взгляд грека (не ограничиваясь секретарской деятельностью, Эвмен также участвовал и в сражениях) исследовал бесстрастное лицо македонца.

– Для чего? Как своему заместителю? Или как регенту?

– Поскольку он уже не может говорить, – сухо пояснил Птолемей, – мы этого никогда не узнаем.

– Если он смирился со смертью, – рассудительно сказал Эвмен, – то мы можем предположить второе. Если же нет…

– Время предположений прошло. Он уже ничего не видит и не слышит. Забылся смертным сном.

– Ни в чем нельзя быть уверенным. Мне рассказывали, что порой те, кого уже считали покойниками, позже приходили в себя и повторяли все, что при них говорили.

Птолемей подавил раздражение. Ох уж эти болтливые греки! Или Эвмен чего-то боится?

– Я пришел, потому что мы с тобой знали его с рождения. Ты не хочешь проститься с ним?

– А разве мое появление не вызовет недовольство приближенных к нему македонцев?

Давняя обида искривила на мгновение губы Эвмена.

– Да брось ты! Тебе все доверяют. Мы давно ждем тебя.

Секретарь начал неспешно приводить в порядок письменный стол. Вытирая перо, он поинтересовался:

– А о наследнике не было речи?

– Пердикка спросил его, пока он еще мог шептать. Он сказал: «Сильнейшему. Hoti to kratisto».

Эвмен задумался. Говорят, умирающие обретают провидческий дар. Он тревожно поежился.

– По крайней мере, – добавил Птолемей, – так утверждает Пердикка. Он склонился над ним. Остальные не слышали его слов.

Отложив перо, Эвмен поднял взгляд.

– Может, он имел в виду Кратера? Ты говоришь, он уже задыхался.

Они переглянулись. Кратер, ближайший помощник Александра, отправился в Македонию, чтобы принять регентство от Антипатра.

– Если бы тот был здесь…

Птолемей пожал плечами.

– Кто знает?

Про себя он подумал: «ЕслибынеумерГефестион…» Хотя, если бы Гефестион остался жив, ничего этого не случилось бы. Александр не натворил бы всех тех безумств, что привели его к смерти. Не отправился бы в Вавилон в такую жару, не полез бы в зловонные топи речных низовий. Но не стоило лишний раз напоминать Эвмену о Гефестионе.

– Ну и дверь у тебя! Тяжеленная, словно слон. Как ты ее закрываешь?

Помедлив на пороге, Эвмен спросил:

– И он не сказал ничего о Роксане и о ее ребенке? Ничего?

– До родов еще четыре месяца. А если она родит девочку?

Они вышли в сумрачный коридор – высокий, широкий в кости македонец и стройный грек. Молодой македонский воин, стремительно несшийся мимо, едва не натолкнулся на Птолемея и пробормотал слова извинения.

– Есть какие-то перемены? – спросил Птолемей.

– Нет, командир, по-моему, пока нет.

Воин судорожно вздохнул, и они увидели, что по щекам его текут слезы.

Когда юноша удалился, Птолемей сказал:

– Этот мальчик еще на что-то надеется. Я уже не могу.

– Что ж, пойдем.

– Погоди.

Птолемей схватил грека за руку и, втащив его обратно в комнату, с трудом закрыл дверь, петли которой тяжело заскрипели.

– Лучше я скажу тебе это сейчас, пока еще есть время. Ты мог бы узнать все и сам, но…

– Да не тяни же! – нетерпеливо сказал Эвмен.