— Если есть хоть малая надежда понять, что эта хмарь собой представляет, это может нам очень помочь. Как ты можешь говорить об этом с таким безразличием?

— Прости, принцесса, я не хотел. Мои мысли были заняты другими вещами.

— Как ты можешь думать о других вещах, когда ещё и дня не прошло с тех пор, как мы услышали рассказ лодочника?

— Под другими вещами, принцесса, я имел в виду, вернулись ли те смельчаки обратно и невредим ли ребёнок. Или — нападут ли сегодня на эту деревню, где дозорные перепуганы, а ворота держатся на честном слове, чудовищные демоны, жаждущие мести за неожиданно оказанное им внимание. Мне хватает, о чём размышлять, кроме хмари и суеверных россказней лодочников.

— Незачем грубить, Аксель. Я вовсе не хочу ссориться.

— Прости, принцесса. Наверное, это здешний дух так на меня повлиял.

Но Беатриса была готова расплакаться.

— Незачем грубить, — бормотала она, словно самой себе.

Аксель встал, подошёл к креслу-качалке и, слегка нагнувшись, прижал жену к груди.

— Прости, принцесса. Мы обязательно поговорим с Айвором про хмарь до того, как уйдём отсюда.

Через минуту, в течение которой они продолжали обнимать друг друга, он произнёс:

— Сказать по правде, принцесса, мне сейчас не даёт покоя одна вещь.

— И что же это, Аксель?

— Мне хочется знать, что сказала знахарка про твою боль.

— Она сказала, что это всего лишь то, что обычно приходит с годами.

— И я так говорил, принцесса. Разве я не уверял тебя, что беспокоиться не о чем?

— Это не я беспокоилась, муж мой. Это ты настаивал, чтобы мы сегодня зашли к знахарке.

— Так мы и сделали, и теперь нам уж точно не нужно волноваться о твоей боли.

Беатриса мягко высвободилась из объятий мужа, и её кресло плавно качнулось назад.

— Аксель, знахарка упомянула одного старого монаха, мудрее её самой. Этого монаха зовут Джонас, и он помог многим в этой деревне. Его монастырь в дне пути отсюда, на восток по горной дороге.

— На восток по горной дороге, — Аксель добрёл до двери, которую Айвор оставил приоткрытой, и выглянул в темноту. — Сдаётся мне, принцесса, завтра мы можем с таким же успехом пойти по верхней дороге, как и по той, что идёт через лес.

— Это трудная дорога, Аксель. Придётся много карабкаться в гору. Это удлинит наш путь по меньшей мере на целый день, а сын ждёт нас с таким нетерпением.

— Что правда, то правда. Но раз уж мы зашли так далеко, будет жаль не повидать мудрого монаха.

— Знахарка сказала о нём только потому, что подумала, будто мы направляемся в ту сторону. Я сказала ей, что до деревни сына легче дойти нижней дорогой, и она сама согласилась, что вряд ли стоит терять время, раз меня не беспокоит ничего, кроме болей, обычных для моего возраста.

Аксель продолжал смотреть в темноту сквозь дверной проём.

— Пусть даже так, принцесса, у нас ещё есть время всё обдумать. Вот Айвор возвращается, и довольным его не назовёшь.

Айвор, тяжело дыша, широким шагом вошёл в дом и уселся в широкое кресло, щедро устеленное шкурами, со стуком уронив посох себе под ноги.

— Один молодой придурок поклялся, что видел, как на ограду влезло чудовище и теперь на нас оттуда глазеет. Беспокойство великое, что говорить, и мне остаётся только собрать отряд, чтобы отправиться туда и посмотреть, правда ли это. Разумеется, ничего там нет, кроме ночного неба, куда придурок и тычет, продолжая твердить, что на нас смотрит чудовище, и все остальные с мотыгами да копьями трясутся у меня за спиной, как дети малые. Потом придурок признаётся, что уснул на посту и чудовище ему приснилось, и что же, дозорные спешат обратно на позиции? Нет, дозорные в таком ужасе, что мне приходится пригрозить им, что я буду их колошматить, пока собственные родичи не примут их за бараньи туши.