– Это становится привычкой, наркотиком?

– Это сильней. Значительно сильней!

– И они взяли тебя именно на этом? Приобщили?!

– Да, – признался Седой, – восемь лет назад. Никто не сможет устоять. Ты скоро сам захочешь туда...

Иван спрятал иглу в складках черного плащ"". И свысока, жалеючи поглядел на Говарда Буковски по кличке Крежень. Насчет «никто» тот явно перебарщивал.

– Пойдем отсюда. Мне неинтересно среди этих червей.

– Червей?

– Да, червей.

Иван обернулся... и встретился взглядом с черными пустыми глазницами Ливадии Бэкфайер, жрицы смерти в этом сатанинском балагане. И он понял, что она увидала его, мало того – узнала.

– Вот теперь надо бежать! – дернул его за локоть Крежень. – Давай‑ка за мной!

– Бежать? От Ливочки?! – Растерялся Иван.

Жрица смерти шла прямо на него. И это была не Ливадия Бэкфайер, преступница, содержательница притона, беглая каторжница, это была прислужница самого Вельзевула. В черных провалах глаз горели багряные угольки, горели так, будто они были не под черепным сводом, а за тысячи миль отсюда, в глубинах Космоса или самой Преисподней. В этих зрачках горело адское пламя. Иван все понял сразу. Но его тело свело оцепенением. Он уже не мог бежать, и напрасно Крежень орал ему прямо в лицо, напрасно тянул за накидку и отчаянно матерился.

Жрица смерти шла на Ивана. И беснующиеся тени в черном безропотно расступались перед своей черной богиней. Жемчуга и серебро тускло сияли в прерывистом свете свечей, вились и разлетались черные шелка, ничуть не прикрывающие прекрасного обнаженного тела, блестели ровные белые зубы в бесстрастно‑хищной улыбке, кривящей алый рот. Сама смерть надвигалась на Ивана.

А он стоял и смотрел в бездну ее глаз. И видел в них окраину Вселенной, смутную тень корабля и две фигурки, прикрученные к поручням, пожираемые багряным пламенем. Все слилось в нечто целое, неразделимое – и явь, и грезы, и наваждения памяти.

x x x

Гуг‑Игунфельд Хлодрик Буйный ждал Ивана наверху и пил рюмку за рюмкой. Гармозский урюговый самогон трехлетней выдержки! Огненное пойло! Его можно принимать лишь микроскопическими дозами – каждая рюмашка по семь с половиной капель, больше за один прием нельзя. Но каждая словно молотом бьет по голове.

– Ну, родимая, поехали! – Гуг крякнул и вылил на язык еще одну.

Два головореза из его банды, Акула Гумберт и Сай Дубина, сидели за стойкой по бокам от него и пили юка‑колу, сладенькую тонизирующую водичку, настоянную на корнях юку‑рукку, доставляемых с планеты Багалая системы Чандр. Гуг никогда не понимал, зачем эту хреновину везти в такую даль и добавлять в воду. Он был абсолютно уверен, что вся эта «юка‑рукка» выдумка местных новосветских жуликов, дурящих публику. Зато в гармозский самогон он верил свято.

Парни были крепкие, проверенные, малость туповатые, но последнее им в вину не ставилось. Главное, исполнительные и надежные.

Кеша подошел, когда Гуг был уже хорош. Он снял кепку, поклонился наигранно подобострастно. И спросил:

– Гуляем?

– Гуляем, – откликнулся эхом Гуг.

За спиной у Кеши стояла драная, мерзкая, мутноглазая собака с кривым и обвислым носом. Гуг еще никогда не видывал таких омерзительных дворняг. Хотя было было что‑то в этом поганом псе знакомое... нет, это мерещилось после самогона.

– А где Иван? – спросил Кеша и присел на скрипящий ферралоговый стул.

– Там! – Гуг выразительно ткнул большим пальцем вниз, будто надравшийся римский патриций, приговаривающий то ли раба, то ли гладиатора к смерти.