Пора домой, в Россию.

Но он не повторит прежней ошибки. Никогда не повторит!

Ни одна собака на всем Земном шаре и в бескрайней Федерации не могла знать о его возвращении. Разумеется, кроме той троицы. Но «серьезные» будут помалкивать, тут двух мнений быть не может – они скорее на себя руки наложат, чем выдадут его. И наверняка уже идут по следам.

Ну и пускай идут!

Иван свечой взмыл вверх, в стратосферу. Слабовата машина, не то б прямо к Дилу на его Дубль‑Биг! Успеется.

Границу Континентальной Азии и Великой России Иван проскочил без помех и регистраций, кодовый датчик на левом щитке скрипнул) мигнул – прощай. Сообщество... нет, до свидания, так вернее.

За десяток верст до Вологды он стер бортовую память – пришлось повозиться, припомнить запретное, дал команду дисколету на возврат, снизился на полукилометровую высоту. И спиной назад вывалился из люка‑мембраны – последние сотни метров ему хотелось пройти самому, рассечь грудью этот родной, одуряющий растворенной в нем пряной горечью воздух, пройти на антигравах.

Крутой порыв ветра вышиб слезу из глаза, закинул назад волосы, квадратики полей замельтешили‑запрыгали, пахнуло, холодком от змеящейся синей речушкиэто только кажется, Иван знал. Но пускай так, пусть кажется. Он чувствовал, что слезы текут из глаз вовсе не от ветра. Русь‑матушка, родимая земелюшка! Неужто все позади?! Он чуть не налетел плечом на тоненькую одинокую березку.

Вывернул, в ноги ударило – и они не выдержали, подогнулись, Иван упал, упал головой в колючую зеленую траву. И зарыдал уже в голос. Сколько же дней, недель, лет он не был тут?! Пропасть! Нет, неправда, это обман, он ушел вчера, а может, только сегодня. Откат! Он ушел три‑четыре дня назад. Прожил жизнь, уже умирал от старости и дряхлости, погибал... и опять пришел туда, откуда все начиналось. Надо ехать в Москву! Сегодня же в Москву, в Храм! Нет! Иван перевернулся на спину – в небе плыли белые облака, те самые, из его страшных, тягостных снов, снившихся то ли в бреду, то ли наяву там, в Пристанище. Но это были самые настоящие земные облака. Иван зажмурил глаза. Господи, спаси и сохрани! Не дай погибнуть от разрыва сердца на родимой земелюшке! Ведь не мог же Ты провести через столько страстей и испытаний, чтобы погубить тут, в травушке‑муравушке, под родным небосклоном. Иван встал.

Но голова вдруг закружилась и его снова бросило в траву.

Облака! Белые облака – двое в бездонном небе. И он на Земле. Один он на всей Земле! Если бы еще хоть один, хотя бы один человек, все знающий, понимающий, побывавший там! Нет! Иван знал, второго такого нет. Он вырвался из преисподней, из запредельного мира, откуда никто и никогда не возвращался, откуда никогда и никто не должен был возвратиться. Он один на Земле!

Дверь была заперта. Иван постучал еще раз, подождал, потом подошел к окошку – занавески не дали заглянуть внутрь.

– Нету батюшки, – прозвучал тягуче‑окающий старушечий голос из‑за спины.

– На реку пошел, он любит на реку ходить в это время, – пробурчал Иван себе под нос.

У старушки оказался хороший слух, не старушечий.

– Да нет, сынок, – протянула она и мелко переместилась, – не на речку он пошел. Помер отец Алексий, царствие ему небесное.

Иван привалился плечом к деревянному, припорошенному желтой пыльцой резному столбу, что придерживал узорчатый навес. Побледнел.

– Нет. Не может того быть! Погодите‑ка, – он ворошил в памяти числа, боялся ошибиться, – недели не прошло как мы вот на этом крылечке сидели рядышком, толковали о том о сем...

– Недели не прошло, сынок, это точно. Да тока не на крылечке он помер, сердешный. А помер он у рощицы, на лужку, прямо под березкой.