Было трудно сказать, какой грех Фидию казался тягчайшим. Для любого афинянина нет более почитаемых ценностей, чем изображения этой богини, покровительницы их родины и города, носящего ее имя.

— Но богиня прокляла их, — продолжал Перикл, — каждого, кто посягнет на священный образ Афины или осмелится вторгнуться в ее храм, ждет печальный конец. Такой была ее клятва Персы полагали, что они расправились с нами, но в действительности, разрушив наши памятники, они заложили фундамент собственной будущей гибели.

Хотела бы я, чтобы афиняне сейчас видели его — опьяненного вином и жаром патриотизма, отдавшегося власти своей любви к Афинам больше, чем власти гроздей Диониса, — тогда они поняли бы, что источник притязаний Перикла лежит именно в этих чувствах, а не в его честолюбии.

— Захватив Акрополь, Фемистокл сокрушил персов при Саламине, а позже, в битве при Платеях, мы навсегда уничтожили угрозу с востока для Греции, — сказал Фидий.

— Новые храмы увековечат память обо всех героях Марафона и других сражений с персами.

— Выпьем же за это! — воскликнул Фидий.

Юный сириец, невольник, сопровождавший нас на этой прогулке, протянул козий мех Периклу, тот сделал огромный глоток и передал мех Фидию, а тот, отхлебнув в свою очередь, отдал его мне. Неужели это означает, что теперь я одна из них?

— Одержав победу под Платеями, афинские вожди поклялись оставить Акрополь нетронутым, лежащим в развалинах, как напоминание потомкам о тех страшных событиях, — продолжал Фидий. — Но после того как мы двадцать лет взирали на эти развалины, наш друг Перикл посчитал, что грандиозный монумент величия и красоты станет лучшим напоминанием людям об их победах, чем холм, покрытый грудами развалин.

— Так оно и будет. К тому же этот памятник расскажет всему миру о наших достижениях.

— И они все еще не верят нам, Перикл, — сказал Фидий. — Не верят даже после того, как мы ознакомили их с нашими планами. Не прошло и нескольких лет после принятия проекта, как они решили уменьшить расходы. Типичные греки. Жаждут славы, но страшатся цены.

— Не говори так, друг мой, — внезапно отрезвел Перикл. — Цена ими уже заплачена, и немалая. Цена крови, пролитой при Марафоне, Фермопилах, Платеях. Грекам не занимать мужества, когда предстоит защитить их богов, государство и свободу.

— Но со своими деньгами им никак не расстаться, — упрямо повторил Фидий.

Небо медленно заливал утренний свет. Скоро город снова оживет, зашумит, сбросит с себя чары ночи.

— Их мнение не так уж важно, — подытожил Перикл. — Мы — победители, а победители должны жить славной жизнью, а не влачить ее среди развалин.

Несколько дней спустя он вернулся домой уже в сумерках. Что больше заботило его — усталость или гнев, — я не могла бы сказать. Слуги, как обычно, предупредили меня о его возвращении, и я сбежала по лестнице навстречу. Перикл, проходя через вестибюль, смахнул с подставки вазу и вслух выругался, когда она, упав, разбилась на множество осколков. Никогда я не видела его в таком состоянии.

Я кликнула, чтобы принесли вина, взяла Перикла за руку и провела во внутренний дворик, где мы часто сидели, наслаждаясь вечерней прохладой. Рыночные сплетни уже донесли до меня слух о том, что в Народном собрании весь день шла суровая борьба между демократами и консерваторами из-за денег, отпущенных на акропольский проект. Мы сели на скамью и после короткого молчания он заговорил:

— Я устал от их политики выкручивания рук и вечных жалоб на то, как дорого обходится строительство Афинскому союзу и как долго оно тянется.