Он отсылал ее с ее собственной кухни! Джиллиан почувствовала жгучее желание защититься, но от кого? От человека, который доверял ей больше, чем она сама доверяла себе?

Камерон провел рукой по лицу, и она увидела свежие царапины у него на костяшках пальцев. Между большим и указательным пальцами на коже горел кровавый полукруг.

– Вас кто-то укусил, – сказала она, охваченная ужасом от этого зрелища, – позвольте мне посмотреть.

– Я сам в состоянии себя перевязать – уж этому-то меня научили.

Джиллиан решила подождать, пока останется одна, и тогда попытаться понять, почему Камерон так недоволен отсутствием у себя медицинских познаний. Казалось, роль врача тяготила его душу, но его слова, его тон говорили об обратном.

– Человеческие укусы часто вызывают последствия, которые не лечат ни горячие компрессы, ни припарки из трав. Надо действовать быстро, чтобы предупредить заражение.

Когда она согнула его пальцы, Камерон снова вздрогнул.

– Джиллиан, у меня все болит с головы до пят, и я не обещаю, что смогу удержать себя в руках, если вы сейчас начнете меня дергать.

Ей показалось, что он хотел напугать ее: весь в крови, свирепый взгляд, да еще предупредил, что у него почти не осталось терпения. Однако она не чувствовала страха: в ней жила глубокая уверенность, что Камерон Смит никогда не причинит ей боль.

– Хорошо, вам сейчас больно, вы подождете до завтра, а завтра не сможете шевельнуть рукой, если я сегодня ее как следует не обработаю. – У Джиллиан не было времени на то, чтобы устроить словесную взбучку человеку, так невысоко оценивающему ее способности. – Пересядьте на пол – я не хочу, чтобы вы испачкали кровью кресло моей матери!

– Оно очень старое, – сказал он с усталым вздохом, – и не такое красивое, как остальная мебель. Я набросил на него покрывало, и я ничего не испорчу, если буду сидеть здесь.

– Это самая ценная вещь, которую мы привезли из Лондона. Мне было всего шесть лет, когда мама… умерла, и я почти не помню, как она выглядела; но иногда, когда я смотрю на это кресло, вижу мимолетный образ мамы, склонившейся над рукоделием.

Джиллиан не знала, почему так много сказала этому невеже, разве что после разговора с отцом она почувствовала, как мама была близка ей духовно. А может быть, она немного подобрела к Камерону из-за того, что он позаботился накинуть покрывало, хотя и не знал, как дорого ей это кресло.

Сердце Джиллиан дрогнуло, когда Камерон неуклюже поднялся. Она вдруг поняла, какое удовольствие ей доставляло наблюдать за ним, любоваться его гибким, прекрасно сложенным телом, без усилий выполнявшим все, что от него требовалось. Даже в том, как он осторожно, с тихим стоном устроился на полу, было немало природной грации.

Джиллиан отправилась в кладовую за целебной мазью. Она быстро оглядела полки, стараясь не смотреть на пустое место на полу, где Камерон расстелет свой тюфяк на оставшуюся часть ночи. Твердое, крепкое дерево; даже слой шерстяных одеял не сможет сделать его удобным ложем для избитых мышц. Что ж, он сам виноват – отказался от удобной мягкой перины наверху ради того, чтобы спать здесь, на полу, и держать их с отцом под постоянным наблюдением. Разумеется, Джиллиан не поддалась глупому порыву побежать наверх и принести ему перину: пол по крайней мере сухой, убеждала она себя, и это лучше, чем ночевать на улице под дождем, где было его настоящее место.

Вернувшись на кухню, Джиллиан взяла небольшую миску и тряпицу. У огня стояло ведро воды для умывания и быстрого приготовления горячего напитка. Она опустилась на колени у камина, рядом с тем местом, где расположился Камерон, наклонила ведро и налила в миску немного воды, потом намочила тряпицу в теплой воде и… замерла в нерешительности.

– Вы боитесь ко мне прикасаться, – усмехнулся он.