|
Сын его посмотрел, а потом потребовал, чтобы он немедленно ехал в больницу. И так настаивал, что ваш отец поехал с ним в больницу, прежде чем сын вернулся в Милан. Десять дней я каждый вечер навещал его, а потом главный врач сказал мне, что они его полностью обследовали и теперь ясно, что у него эта страшная болезнь в легких. И так начались постоянные переезды в больницу и обратно. Ваш отец перенес разные курсы лечения, отчего голова у него стала лысой, как коленка. Он мне строго‑настрого запретил говорить вам об этом, не хочет лишний раз вас волновать. Но вчера вечером мне позвонил врач и сказал, что ваш отец совсем плох и ему остался какой‑нибудь месяц, может, днем больше или меньше. И я, наперекор запрету вашего отца, решил, что должен вам сообщить, как у нас тут обстоят дела. Отца вашего положили в больницу Портичелли, его номер телефона – 341234, аппарат стоит у него в палате. Но лучше будет, наверное, если вы сами к нему приедете и сделаете вид, что о болезни вам ничего не известно. Мой номер вы уже знаете – это телефон винодельни, где я и работаю день‑деньской.
Всего вам наилучшего, и примите мои сожаления. Престифилиппо Арканджело.
Чувствуя слабость и дрожь в руках, он засунул письмо обратно в конверт и положил в карман. Вдруг его охватила невероятная усталость, он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Казалось, что в комнате душно и нечем дышать. Он с трудом встал и дошел до кабинета Ауджелло. – Что случилось? – спросил Мими, едва увидев его лицо. – Ничего. Слушай, у меня серьезное дело, мне нужны тишина и покой, и чтобы меня никто не дергал. – Я могу тебе помочь? – Да. Возьми на себя все текущие дела. Увидимся завтра. Пусть домой мне никто не звонит. По дороге он купил в лавке, торговавшей бобами и семечками, солидный кулек и отправился на свою обычную прогулку вдоль мола. В голове у него проносилось множество мыслей, но ни за одну из них не удавалось зацепиться. Он дошел до самого маяка, но не остановился. Чуть пониже маяка был большой камень, покрытый зеленой слизью. Каждую секунду рискуя свалиться в море, Монтальбано забрался на него и сел, сжимая в руке свой кулек. Но так его и не открыл. По всему телу словно прошла волна, в груди она сгустилась и докатилась до горла, встала там комом, не давая вздохнуть. Он чувствовал, что ему хочется, что просто необходимо заплакать, но ничего не выходит. Потом из круговорота мыслей все отчетливее стали проступать отдельные слова, пока не сложились в строчку:
«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»
Что это такое? Стихотворение? Чье? И когда он читал его? Он повторил шепотом:
«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»
И тут из сдавленного до этой секунды горла вырвался крик, даже не крик, а стон раненого животного, за которым последовал безудержный поток животворных слез.
Когда год назад он был ранен в перестрелке и лежал в больнице, Ливия говорила, что отец звонил каждый день. Дело пошло на поправку, и он однажды сам приехал навестить сына. Значит, тогда он уже был болен. Но Монтальбано показалось только, что он немного похудел. Он выглядел даже элегантнее обычного, хотя всегда заботился о своей внешности. Спросил, не нужно ли чего‑нибудь, сказал, что может помочь. Когда возникло между ними это молчаливое отчуждение? Монтальбано не на что было пожаловаться – отец всегда был внимателен и заботлив. Он, как мог, старался восполнить отсутствие матери. В те, к счастью, редкие дни, когда маленький Сальво болел, отец не ходил на работу, чтобы не оставлять ребенка дома одного. Что же пошло не так? Может быть, все оттого, что они не умели объясниться, никогда не находили нужных слов, чтобы выразить свои чувства. В юности Монтальбано частенько думал: «Мой отец – замкнутый человек». |
