Многое изменилось с тех пор, как был составлен путеводитель «Худуд-аль-Алам». О Табризе в этом землеописании сообщалось лишь следующее: «Табриз — небольшой городок, приятный и процветающий, обнесен стеной, построенной Ала ибн Ахмадом». Конечно, это написано в 982 году, примерно за двести лет до моего появления в этом городе.

Табриз находится в обширном бассейне озера Урмия, над которым возвышается вулкан — гора Сехенд, окруженная многими милями садов и полей. Город когда-то был известен под именем Кандсаг, но это было давно, очень давно.

Мое прибытие в гостиницу вызвало переполох и возбуждение. Конюхи-арабы со всех ног кинулись помогать мне сойти с седла, словно я был толстым, как бочка, и беспомощным.

Совсем рядом со мной прозвучал знакомый голос:

— О могущественный! Я, Хатиб-проповедник, хотел бы служить тебе! Я, читатель и почитатель Корана, но знающий также все пути зла! Доверься мне, о могущественный, и путь твой будет безопасен!

Это был он… Это был Хатиб!

— «Бисмиллах!» Во имя аллаха! — воскликнул я. — Что это за человек, который весь кишит блохами! Ты — ходячий улей кровососов, как может такой ничтожный услужать мне, Ибн Ибрагиму, ученому и лекарю?

Он последовал за мной до дверей караван-сарая, поблескивая хитрыми стариковскими глазами.

— Раз я ждал здесь, то, значит, знал, что рано или поздно ты появишься в этом месте; и ты действительно появился!

— А как графиня?

— Графиня, по воле Аллаха, в достаточной безопасности! И, похоже, в ней и будет пребывать, потому что Лукка набрал для неё людей, в том числе около трех десятков из тех, кто ускользнул от куманов-печенегов. Уж кто-кто, а она устроится совсем неплохо!

— Ты знаешь, что я здесь делаю?

— Ты дурак, если даже думаешь об этом; ну, а я — дурак, нашедший своего господина, и буду тебе помогать. Так мне, видно, на роду написано…

— Мои шансы не из лучших.

— Что там говорить о шансах или о счастливом случае? У нас нет ни того, ни другого, Ибн Ибрагим! — Он произнес это имя с кривой ухмылкой. — Быть нам поживой для шакалов…

Он пожал худыми плечами:

— Однако я жил долго, и кто может сказать, что мне надлежит умереть другой смертью?

— Ибн Ибрагим, будучи ученым и лекарем, мог бы быть приглашен… я говорю — мог бы… в крепость Аламут.

— Если будет на то воля Аллаха… Правда, — продолжал он, — ты и в самом деле ученейший из людей, и это без всякого обмана. Я слышал, что так говорили о тебе мудрые люди, даже великий Аверроэс. Есть у тебя какой-нибудь план?

— Только побыстрее стать известным как ученый и врач. Синан, как я слышал, один из тех, кто по достоинству ценит таких людей, и поэтому мог бы пригласить меня. А если нет, я найду другой способ.

Хатиб снова пожал плечами:

— То, чего ты желаешь, было сделано. Еще до твоего приезда я сообщал всем, кто слушал меня, что я жду своего господина, человека, мудрого перед лицом Аллаха… — Он опять ухмыльнулся, хитро сверкнув глазами: — Кроме того, у меня не было денег, а слуге столь ученого человека люди не позволят умереть с голоду у себя на глазах…

— Но имя, Хатиб! Ты говорил им, как меня зовут?

— Откуда же я мог знать? Я ничего не говорил об имени, сообщал только, что господин мой — великий ученый, который не желает быть узнанным, но странствует в поисках мудрости.

— А как насчет дороги, Хатиб? Ты знаешь путь?

— Ага, знаю… это далеко в горах, вблизи Казвина, где каждое селение — шпионское гнездо. Ты и шагу не ступишь без их ведома.