И мы помчались наперегонки с бурей туда, куда вел Хатиб.

Молот бури колотил по наковальне горы; дождь хлестал нам в лица, молотил по спинам. Мы метались по лугу из стороны в сторону, увертываясь от солдат, пытавшихся остановить нас, и от рабов, приветствующих нас; а потом мы оказались в ущелье и поползли из него вверх по узкому карнизу, державшемуся на скале лишь силой воображения, прямо сквозь струи водопадов, рушащихся с горы.

И вдруг в яркой вспышке молнии возник перед нами иссиня-серый и белоснежный Трон Соломона!

Когда утреннее солнце прорвалось сквозь рассеивающуюся бурю, мы ехали по голому скальному склону, потом по тропе, проложенной джиннами, а затем попали в город, который был там, где никакого города быть не могло.

Хатиб ухмыльнулся при виде моего изумления:

— Он был построен как убежище от Дария, может быть, дайламитами, а может, и… кем?

Древний город с древней обителью на горе, куда люди больше не приезжают. Потом Хатиб указал костлявым пальцем на следы на земле — свежие следы:

— Нет… Быть не может!

Мы вчетвером пересекли небольшую долинку и поднялись к разрушенной стене. Ворот не было уже, только пустая арка и башни по сторонам, с которых уже обваливались камни. Наши лошади нащупывали путь между камней своими изящными копытами.

Под широким, пустым небом, с которого тучи сбежали, словно рассеянная отара овец, лежали пустынные улицы, стояли дома без крыш; стук копыт отдавался в развалинах гулким эхом. За рамкой арки стоял храм, балансируя на буром склоне — одинокая колонна, словно призывающий к вниманию палец, указывала в небо… А потом раздался дробный стук других копыт, и мы остановились.

Мы ждали.

Дюжина всадников и Махмуд.

По собственной воле Айеша шагнула им навстречу, подняв голову и раздувая ноздри.

— Махмуд! — мой вызов звонким эхом отразился от стен. — Махмуд! Ты и я… один на один… ну!

— Я тебя убью, школяр! Я всегда был лучшим бойцом!

Айеша шагнула к ним; она знала свое дело, эта юная дама, так же, как в тот, давний уже день, в бою против князя Юрия.

Он помчался на меня, плащ развевался за плечами. Он всегда был хорошим мечником. Я отразил его удар, но это его не обескуражило, он развернулся и снова кинулся в атаку. Он поднял клинок, а мой в этот миг оказался слишком низко. Вот его меч, ускоряясь, пошел книзу, и на его лезвии неслась смерть.

— Я — Кербушар, — выкрикнул я фразу из нашего прошлого, студент и винопийца!

Видимо, его мышцы невольно застыли на миг, скованные воспоминанием и неожиданностью. Мой клинок поднялся, а его — ударил, но сила удара была потеряна, и его меч без вреда скользнул по моему.

Но мой колющий удар пробил его защиту; мы взглянули прямо в глаза друг другу, а потом его падающее тело вывернуло меч у меня из руки, и он грянулся спиной о камни, неотрывно глядя на меня снизу вверх.

Сойдя с седла, я положил руку на рукоять меча.

— Когда ты вытащишь этот клинок, — проговорил он, — я умру.

— Да, Махмуд.

— Ты всегда превосходил меня. Какой же я был дурак, что заговорил с тобой в тот день, в саду у Гвадалквивира. «Студент и винопийца…» Я запомнил эти слова.

Он не отрывал от меня взгляда.

— Как часто я вспоминал их! Как я ненавидел тебя!

Моя рука сжала рукоять меча.

— Вытаскивай же его, — прохрипел он, — вытаскивай — и будь ты проклят!

И я вытащил меч.

Глава 57

Мы остановились на большой дороге, там, где солнце положило свою горячую белую ладонь, и наши четыре лошади беспокоились от жары.